Ранний опыт государственного строительства большевиков и Конституция РСФСР 1918 года
7
24455
|
Официальные извинения
972
100471
|
Становление корпоративизма в современной России. Угрозы и возможности
239
81731
Природа советского строя (1917 — 1991 гг.). Часть вторая. Период правления Сталина. Конец 1920-х –1953 гг 0
30
Материал построен следующим образом: сначала следуют вопросы, затем ответы на них, комментарии на эти ответы и, наконец, ответ авторов на полученные комментарии.
Беззаконная комета В кругу расчисленных светил А. С. Пушкин [4]
Проблемы, вопросы, противоречивые ответы
Противоречие первое. В.А. Архангельский: «сворачивание НЭПа означало возврат к политике форсированного осуществления коммунистического проекта, эскиз которого был набросан еще Марксом». Г.Г. Водолазов: «это был переход к несоциалистическим (некоммунистическим), тоталитарным, классово-антагонистическим отношениям. Противоречие второе А.А. Мальцев: «Представления о том, что сталинизм противоречит ленинизму, — ложны». Г.Г. Водолазов: «Нет. Сталинизм — это антисоциализм, тоталитаризм, государственно-бюрократическая формация. Ленинизм — это путь движения к социализму в специфических условиях России первой четверти ХХ века. В.А. Архангельский: «Категорически не согласен с отождествлением Мальцевым ленинизма со сталинизмом».
Д.Б. Эпштейн считает, что в деятельности сталинцев были «элементы», «которые могут быть отнесены к социалистическим», то есть «направленным на осуществление коренных интересов рабочего класса и всех трудящихся страны». «Это была неоднородная система отношений, содержавшая в себе существенные элементы социализма, правда, сочетающиеся «с полуфеодальной эксплуатацией крестьянства, эксплуатацией городского населения и репрессивными методами управления», но система эта была «введена Сталиным и его бюрократией для решения задач скорейшего промышленного развития страны, в стремлении к построению социализма». «Можно назвать это общество обществом бюрократического эксплуататорского, недемократического движения к социализму». Г.Г. Водолазов отрицает, что в сталинизме были «элементы социализма», практика сталинизма отвечала в чем-то «интересам всех слоев», сам он сохранял цель «построения социально-справедливого общества» и что ему присуще в определенной мере «стремление к построению социализма».
Точки зрения авторов В.А. Архангельский Отказ от НЭПа (1928–30 гг.) и сталинская коллективизация Если новая экономическая политика означала уход от доктринерских схем немедленного возведения коммунизма, то сворачивание НЭПа означало возврат к ним. С начала введения НЭПа и особенно после кончины В.И.Ленина партия большевиков ничего не сделала для осмысления ленинской идеи коренного пересмотра представлений о социализме. А ведь осмысливать было что. Так, в 1920 г., еще до введения НЭПа, В.И. Ленин выступил со статьей «От первого субботника на Московско-Казанской железной дороге ко всероссийскому субботнику-маевке» [3. С. 107–109]. Ее столетие в 2020 г. левая пресса отметила гробовым молчанием. В ней В.И.Ленин был буквально в пяди от вскрытия того раздвоения социалистического общества на имманентные ему и только ему неклассовые противоположности, о необходимости выявления которых он писал, в частности, в 1915 г.[1]. Речь у Ленина шла о «самой трудной борьбе» на протяжении всей социалистической фазы истории, о борьбе за превращение труда за плату, труда наемного в труд на общую пользу непосредственно, в труд коммунистический. Теоретикам-обществоведам оставалось лишь домыслить оставшееся за строками этой короткой, но до предела насыщенной новыми мыслями газетной статьи. Уразуметь, что в новом трудовом пролетарском обществе, где пролетариат экспроприировал в свою общую собственность частный капитал, но сохранил обособленную семейную и личную собственность на жизненные средства (как это и предполагалось коммунистическим манифестом 1848 г.), сам пролетариат (читай: само новое пролетарское общество) и остался самим собой, и превратился в свою противоположность — в носителя интересов рачительного использования его общего для каждого пролетария достояния (постоянного капитала, т.е. средств производства, которые прежде были для пролетариата чужими). Понять, что диалектика неистребима, что новое общество оказалось по-прежнему обществом «самой трудной борьбы» своих социальных противоположностей, на которые, однако, оно раздвоилось принципиально иначе, чем в классовом обществе: без образования больших групп людей с противоположными интересами. В новом обществе каждый его член оказался поляризованным социалистической системой отношений общей и обособленной собственности на факторы и продукты производства. Что касается сталинской коллективизации общинно-парцеллярного крестьянства, то она стала повторным закрепощением, прикреплением к местам проживания (уже после реформы 1861 г.) крестьян. Ее результаты были куда ближе к феодальным сюзерен-вассальным оброчным производственным отношениям, чем к социалистическим отношениям между свободными людьми. Что же сложилось в итоге в 30-е годы? Конечно, социализм как один из социально-экономических укладов, который возник не естественно-историческим, а особенным путем, во многом искусственным, в ходе волевой реализации исходного марксистского эскизного проекта социализма. Причем без теоретического обеспечения (мы до сих пор толком не понимаем, что такое социализм) и без проектирования, принятого в серьезной инженерной деятельности, без корректировок, уточнений, а то и без пересмотра параметров создаваемого объекта по результатам его реального поведения. С 1917 по 1991 г. проект не имел стабильного «авторского надзора» со стороны команды компетентных специалистов и был подвержен колебаниям, связанным с пониманием дела тем или иным руководителем страны и партии, ни один из которых (кроме В.И.Ленина) не был ученым-обществоведом. Ничего близкого к необходимому доосмыслению социализма и его движения к коммунизму сделано не было ни во время НЭПа, ни после его свертывания. Тем не менее во второй половине 1930-х гг. состоялся существенный пересмотр теории социализма. Во-первых, он заключался в негласном объявлении клеветой на социализм ленинского тезиса о социализме как о процессе превращения рабочей силы из товара в нетовар. Во-вторых, был проделан подкоп под гегелевско-марксистские устои диалектики. В теории социализма было отвергнуто понимание раздвоения единого на свои взаимоисключающие противоположности, их взаимопроникновения и взаимодействия («единства и борьбы») как источника, как движущих сил социального развития. В-третьих, вместо замещения априорных взглядов на социализм (ставший уже реальностью) его апостериорным теоретическим отражением в ход была пущена эклектическая смесь представлений-предположений XIX века о социализме в личной интерпретации И.В. Сталина и за вычетом упомянутых выше ленинских идей. Причем постановлением ЦК ВКП(б) от 14 ноября 1938 г. эта окрошка получила статус официального необсуждаемого документа-вероучения. Комментарии к высказываниям В.А. Архангельско Комментарий Г.Г. Водолазова
Это не так. Говорить сталинисты могли что угодно, но реально это был переход к не-социалистическим (не-коммунистическим), тоталитарным, классово-антагонистическим отношениям.
В принципе согласен. Но все же Бухарин и развивал эту идею дальше и толково критиковал установки противников этой идеи.
Социалистический уклад был в досталинскую (ленинскую) эпоху. При сталинизме все прежние «уклады» стали в равной степени элементами «тоталитаризма», «государственно-бюрократической формации». При сталинизме страна перестала быть «многоукладной». Поэтому ни «социализма», ни «социалистических укладов» там не было.
Комментарий А.А. Мальцева Идея В. А. Архангельского о неклассовых противоположностях исходит из декларировавшегося большевиками уничтожения классов при движении к коммунизму. Я утверждаю прямо противоположное — большевики не только не смогли, но и объективно не могли создать условия для отмирания классов. Отмирание классов невозможно на любой более низкой, чем база коммунизма, технологической базе. А потому большевики положили начало новому классовому расслоению общества и созданию нового, социалистического, способа эксплуатации. В этом и заключается трагедия большевизма.
Комментарий Д.Б. Эпштейна Вопрос о том, был ли в 30-е годы социализм или нет, в данном случае упирается в то, что Архангельский говорит о социалистическом укладе как о совокупности производственных отношений государственной собственности, планирования в интересах развития экономики и культуры, а Водолазов говорит о социализме как о демократическом общественном строе, вся деятельность которого направлена на развитие (и рост благосостояния) всего населения. Это разные понятия. Поскольку в период сталинизма была несомненная и особенно сильная эксплуатация крестьянства (пусть и «во имя великих общих целей»), постольку ни о каком социализме как общественном строе говорить нельзя. Но, учитывая наличие указанных черт (господство госсобственности, директивное планирование, форсированное развитие социальной сферы), можно говорить об элементах социализма или социалистического уклада. Г.Г. Водолазов Сталинизм и его природа
определяло цели экономической деятельности, подыскивало средства их достижения и заставляло полностью подвластных ему работников трудиться для достижения этих целей. Работник оставался отчужден от средств производства и результатов своего труда. Это не социализм.
Бюрократ же (госчиновник «советского» государства) — не экономический субъект, не субъект экономики; его не волнует прибыль, «прибавочная стоимость», ибо это не его личная прибыль, не его прибавочная стоимость, он не может ее присвоить. На Западе все ясно, просто и прозрачно: разделение произведенного общественного продукта — по капиталу. Здесь же у чиновника никакого «капитала» нет; у него мотивы и стимулы деятельности, система распределения и взаимоотношения с работником другие.
ты должен иметь несколько властных мандатов на занимаемое тобой кресло (в частности, должен быть членом партии — «ордена» бюрократии); ты должен быть не просто «членом партии» (бесправных и безгласных «членов» может быть много, они служат фоном, пьедесталом для таких, как ты), но членом «партийной номенклатуры», этого немногочисленного (по сравнению со всем населением и даже по сравнению с количеством всех членов партии) сословия; ты должен быть абсолютно лояльным своей организации. Решения этой твоей организации, твоего «акционерно-бюрократического» сообщества, идущие только сверху вниз, должны быть тобой безусловно и беспрекословно исполняемы. Ты не сопоставляешь эти решения с потребностями страны и интересами людей, ты — только исполнитель начальственной воли; для начальства ты должен быть беспроблемным; твое движение по карьерной лестнице зависит не столько от твоей преданности генеральной линии «акционерно-бюрократического сословия», сколько от благорасположения твоего ближайшего и непосредственного начальника. Яркий и емкий образ для «расейской бюрократической системы» нашел народнический публицист XIX века Н.К. Михайловский: «Русская бюрократия, если смотреть на нее снизу вверх — восходящая лестница бар, если сверху вниз — нисходящая лестница лакеев». Я оцениваю эту систему и ее политический режим («диктатуру номенклатуры») абсолютно негативно — как реакционное явление, со всех сторон и во всех отношениях.
Мне представляется очень удачной, очень эвристичной формула Энгельса, который характеризовал бонапартистские режимы (отвратительные, но решавшие крупные общенациональные задачи) как «реакционную форму выполнения исторически прогрессивной работы». Здесь отнюдь не отрицается тот факт, что исторически-прогрессивная работа была страной и обществом выполнена, но подчеркивается, что инициирована эта работа была не бонапартистскими режимами, а потребностями общества (в сфере развития культуры, техники, образования и т.п.) и необходимостью реализовать их во избежание катастрофических последствий. Потребность в модернизации порождалась глубинными интересами, и задачи модернизации так или иначе решались — независимо от того, какой режим утвердился. Так, модернизация шла в России при разных режимах со второй половины XIX века. Более того, сами революции 1905–1907 годов, Февральская и Октябрьская 1917 г. были порождены потребностями медленно и «криво» шедшей при царизме модернизации. И, процесс этот не мог — так или иначе — не продолжаться в Советской России при Ленине, Сталине, Хрущеве, Брежневе. Политическая форма сталинизма — террористическая диктатура номенклатуры — была одной из форм модернизации, которая — и это главное для понимания сути дела! — ее сужала, деформировала и калечила настолько, что результаты этой формы модернизации оказались разрушительными. Стагнация 70-х годов, экономический обвал 80-90-х годов, наконец, сам распад страны и были неизбежным следствием сталинско-номенклатурной формы модернизации. Поэтому я оцениваю сталинский (и его чуть более смягченный вариант — брежневский) режим не как «негативный, с одной стороны, и позитивный — с другой», а как реакционную и негативную форму выполняемой страной и ее народом исторически-прогрессивной работы.
О принципиальном историческом противостоянии свидетельствует то, что эти две тенденции постоянно существовали в российском революционном движении. Это «казарменно-коммунистическая», авторитарная тенденция (Заичневский, Нечаев, Ткачев) и тенденция демократическая, прославляющая историческую самодеятельность народа (Радищев, Герцен, Лавров, Добролюбов, Чернышевский). В этих двух типах мировоззрения отразились различия социального и культурного бытия двух основных слоев революционной массы — развитого, культурного слоя трудящихся, способного подхватить и продолжить в истории «золотую нить прогресса», способного, говоря словами Маркса, сохранить и приумножить «плоды цивилизации», и слоя людей, отброшенных на самое дно, «отверженных», неразвитых, ненависть которых получает тотально-разрушительный характер. Этот отряд угнетенных составляет важную и очень решительную часть общей революционной армии и будет с беззаветным героизмом сражаться с угнетателями. Но люди этого слоя свои неразвитые потребности, свою бескультурность, свои нравственные установки, порожденные их обесчеловеченным бытием в старом обществе, попытаются возвести во всеобщий закон нового общества. Причем попытаются сделать это с помощью привычного им всемогущего, по их мнению, насилия — и в итоге, как писали Маркс с Энгельсом, может в новой форме произойти «возрождение старой мерзости». Неразвитость, низкий культурный потенциал тысяч Нагульновых и Сафроновых (героев «Поднятой целины» Шолохова и «Котлована» Платонова) делали понятным им только одно: организоваться, сплотиться, напрячь все силы, непослушных поднять и заставить — и все можно сделать, все! Ошеломляющий успех в Октябре и в Гражданской войне, — когда по всем обычным законам соотношения сил они как будто не могли победить, но победили, — укреплял их веру в свое всемогущество. Непонятая логика Октябрьской победы (в которой обеспечила успех как раз опора на объективные законы, а не на насилие) и низкая культура значительной части народа и породили массовую эйфорию всемогущества и всевозможности. Это то, что касается корней сталинизма.
Важнейший элемент этого понимания состоит в том, что ленинизм — не исток сталинизма, а наиболее сильное орудие борьбы с ним. Ибо ленинизм — это учение, выдвигающее задачи, решение которых и ведет к разрушению опор бюрократической системы. Он выступает за развитие экономических (а не административнокомандных) связей в народном хозяйстве, за принцип распределения по труду, запрещающий создание нетрудовых, кастовых, бюрократических привилегий, за превращение работника в действительного, реального хозяина — через механизмы плюрализма и демократизма. И, кроме того, ленинизм способен политически победить сталинизм. Победа последнего не была предопределена.
1) «нео-рабовладельческого» (система ГУЛАГА — несколько миллионов абсолютно бесправных работников), 2) близкого к «феодально-крепостническому» (сталинские колхозы: присылаемый из центра председатель, по сути — прежний бурмистр, работа в колхозной казарме за трудодни, мало или совсем не оплачиваемые, — трудятся на «государство», как раньше на помещика, выживают, работая на своем небольшом приусадебном участке — система, напоминающая барщину), 3) «наемный труд» — с минимальными правами у работника, низкими зарплатами, и (одно время) — с прикреплением к предприятиям. Эти уклады лишь напоминают те, что были в истории, но сталинская система внесла в них свою специфику: «рабовладельцами», «феодалами-помещиками», «капиталистами» выступают не отдельные лица, а государство как классовый орган бюрократии, партийно-государственной номенклатуры. Единый политический стержень, обеспечивающий их согласованную работу — насилие. Таким образом, это не «рабовладение», не «феодализм», не «капитализм» и не сумма этих «укладов», а новая единая, специфическая социальная система со специфическим, не встречавшимся еще в истории базисом и необычной (тоталитарной) политической надстройкой. Ее можно считать особой, государственно-бюрократической формацией.
Комментарий В.А. Архангельского. Водолазов стремится разглядеть диалектику эволюции советского общества, но делает это непоследовательно. Историю делают люди, массы которых называются субъектами истории, в частности, в классовых обществах — общественными классами. В его построениях я этих субъектов не увидел. Можно, конечно, бюрократическому придать тоталитарный окрас, но от этого его противоположность не становится ни демократической, ни социалистической. Демократическому противостоит держимордное, социалистическому — капиталистическое и коммунистическое, смотря по тому, откуда на него смотреть. Что касается бюрократического, то его противоположностью является незаорганизованное, проистекающее от здравого смысла, а не от воли сюзерена и не от нормативных бумажек, которые не могут предусмотреть все возникающие обстоятельства. Субъектный анализ советского общества не дает оснований видеть в нем классы рабовладельцев, помещиков, капиталистов — типичных субъектов антагонистических укладов, производственных (т. е. базисных, а не надстроечных) отношений прошлых эпох. Но наделить государство функциями субъектов (например, капиталистов) невозможно без его спуска из надстройки в базис, в производственные отношения. Не государство, не бюрократизм придают ту или иную формационно-качественную определенность теоретически мыслимому одноукладному или реальному смешанному обществу, а его основные субъекты, между которыми только и могут возникнуть производственные отношения.
Комментарий А.А. Мальцева. Водолазов критикует сталинизм с позиции идеи, что социализм должен быть первой фазой коммунизма, а то, что строил Сталин, отношения к коммунизму не имело. Такая критика будет эффективна для считающих себя коммунистами. Но большинство сегодняшних апологетов Сталина исходят не из идеи коммунизма. Сегодняшний всплеск интереса к Сталину вызван катастрофической недееспособностью современной России, которая не может защищать интересы не только народа, но даже правящей элиты. Как в анекдоте 70-х годов — «Мяса нет! Масла нет! Патроны у них тоже кончились!» В такой обстановке сталинские репрессии выглядят для масс не преступлением, а достоинством (поскольку обыватель рассчитывает, что он лично под репрессии не попадет). Всплеск интереса к Сталину исходит из этатизма, а не из коммунизма, коммунизм же с этатизмом не совместим принципиально, так как при коммунизме (при любой его фазе, пусть и самой начальной) государство обязано отмирать. И с позиции этатизма можно абстрагироваться от жестокостей сталинского режима, сместив фокус внимания на его организационные способности. Если социализм — принципиально эксплуататорская формация, к коммунизму не имеющая отношения, то апологетика Сталина становится возможна и для левых политиков — признаем же мы прогрессивную роль Петра Первого, хотя он был феодалом и самодержцем, то есть принципиальным эксплуататором. Но апологетика Сталина для коммуниста возможна, только если мы признаем классово-антагонистический характер социализма как формации, то есть принципиально не считаем Сталина коммунистом.
Комментарий Д.Б. Эпштейна. Насильственное взятие власти (а это и есть насилие, примененное по отношению к значительным группам населения) имеет свою логику и неизбежно связано с нарастающим до предела применением насилия ко все большему кругу людей. Уже удержание советской власти в Москве в начале ноября 1917 года привело к столкновению с восставшими юнкерами и к нескольким сотням жертв. Затем вооруженный разгон и расстрел демонстрации 5 января в поддержку предстоящего Учредительного собрания в Петрограде. Говорить, что Ленин не причастен к этим событиям, что жестокость проявляли только противники новой власти, неправильно. Но эти события плодили число противников, готовых взяться за оружие, и они должны были подавляться силой оружия, что понимали и делали и Ленин, и Троцкий, и Сталин, а это вновь усиливало противостояние. Жестокость Гражданской войны была уроком для Сталина, он видел и знал, что и Ленин при необходимости не отступал перед самыми жестокими мерами. Вооруженное взятие власти и Гражданская война сделали невозможной на долгие десятилетия эволюцию СССР в политически-демократическое государство и стали базой для усиления «казарменно-коммунистической, авторитарной тенденции», политики жестокого насилия, которую эксплуатировал Сталин. А.А.Мальцев Отказ от НЭПа (1928–30 гг.) и сталинская коллективизация Идея, что сталинизм противоречит ленинизму, — ложная. Идея усиления классовой борьбы при социализме высказана еще в «Государстве и революции»: «Этот период неминуемо является периодом невиданно ожесточенной классовой борьбы, невиданно острых форм ее, а, следовательно, и государство этого периода неизбежно должно быть государством… по-новому диктаторским (против буржуазии)» [1. С. 35]. Идея социализма в одной отдельно взятой стране также принадлежит Ленину. Он еще с 1914–15 годов начал разрабатывать идею революции в одной стране, а когда мировой революции не произошло, то развил эту идею до построения социализма в отдельной стране. Да и генеральным секретарем Сталин стал с санкции Ленина. Различие между Лениным и Сталиным в другом. Ленин объективно строил классово-антагонистическое общество, но не желал это отрефлексировать, считал бюрократизацию основной опасностью, но досадной случайностью. Полагал, что бюрократизацию можно контролировать методами партийного контроля, тогда как на самом деле контролировать надо было саму правящую партию. Это уничтоженное большевиками гражданское общество должно было бы контролировать бюрократию. Сталин же сознательно усиливал бюрократизацию власти, как основу его личной власти. Реальным содержанием идеологических дискуссий большевиков в 20-х годах была не борьба идеологических платформ, а процесс захвата власти генеральным секретарем, который последовательно переходил от одной идейной платформы к другой с целью разгрома конкурентов. Что сложилось в итоге, в 30-е годы? Устранив внутреннюю угрозу своей власти, Сталин начал блокировать внешнюю угрозу. Враждебное окружение никуда не исчезло. Чтобы ему противостоять, надо было резко поднять уровень развития страны. Это согласовывалось с официальной идеологией построения коммунизма. То, что идея построения коммунизма не противоречит насилию над населением, по крайней мере для членов РКП(б), показал хотя бы «военный коммунизм». Любое возможное противоречие внутри партии попадало под запрет фракций и подавлялось, любое возможное противоречие вне партии подавлялось всем репрессивным аппаратом государства — аппаратом классового насилия номенклатуры. Препятствий для форсированной индустриализации не было. (Правые коммунисты: Бухарин, Рыков, Дзержинский, — вероятно, могли бы провести индустриализацию с сохранением союза с крестьянством, без его подавления как класса, пусть и более медленно. Но тут остается вопрос сроков — Вторая мировая война вполне зримо накатывала, и надо было успеть провести индустриализацию до ее начала). Возникновение общественно-экономической формации не всегда происходит на вполне развитом экономическом базисе. Для формационного перехода нужна революция в базисе. Но захват власти новым элитарным классом может происходить после революции в базисе, но до того, как новая формация успела вполне развиться. Тогда происходит становление жестко-репрессивной формы новой формации (например, бонапартизм для капитализма). Для социализма аналог бонапартизма — тоталитаризм: большевизм в СССР, фашизм в Италии, национал-социализм в Германии, маккартизм в США. Именно эти страны вошли в период революционных социалистических войн и решали вопрос мирового лидерства. Англия же, не совершив вовремя формационный переход в социалистическую формацию, утратила лидерство, скатившись на роль сателлита США. Комментарии к тексту А. А. Мальцева Комментарий В.А. Архангельского Не согласен с отождествлением Мальцевым ленинизма со сталинизмом. Параллели и сходства можно найти между чем угодно, даже между Богом и дьяволом. Неправомерно распространять рассуждения Ленина о наиострейшей классовой борьбе в переходный период между капитализмом и социализмом на сам социализм за пределами этого периода. После этого все дальнейшие выкладки о «непротиворечии» (значит — соответствии?) сталинизма ленинизму не воспринимаются. Другое дело, что Мальцев остро чувствует главную проблему теории социализма: невыясненность того, как именно раздвоено социалистическое общество (да и раздвоено ли оно вообще) на свои противоположности, на имманентные ему, конституирующие его субъекты, части общества, находящиеся в состоянии единства и борьбы, пока существует социализм. Решение, которое им предлагается, состоит в признании классовой природы социализма и, соответственно, в к отрицании иного, неклассового способа его поляризации.
Комментарий Г.Г. Водолазова
Комментарий Д.Б. Эпштейна Замечания в адрес А.А. Мальцева связаны с тем, что Мальцев использует свое определение социализма, свое понимание развития капитализма, который, как он считает, в начале ХХ века превратился в социализм, пройдя уже две фазы — инженерно-научную и номенклатурную. Но следует корректно относиться к фактам. Так, нельзя согласиться с утверждением: «Содержанием идеологических дискуссий большевиков в 20-х годах была не борьба идеологических платформ, а процесс захвата власти генеральным секретарем, который последовательно переходил от одной идейной платформы к другой с целью разгрома конкурентов». Борьба Сталина (и Бухарина) с Троцким в 1924–1926 годах — это борьба двух разных линий по отношению к крестьянству в целом и по отношению к зажиточному крестьянству — кулакам. Сталин в этот период выступает против усиления классовой борьбы в деревне, усиления налогообложения и притеснения кулаков, Троцкий же пугает партию усилением кулака и предлагает давление на него. Борьба Сталина с Бухариным и Рыковым в 1928-1930 годах — это борьба двух разных линий по отношению к темпам капиталовложений в промышленность и к методам изъятия хлеба у крестьянства. Сталин уже перешел на позицию Троцкого по этим вопросам и даже далеко «перегнул палку» по сравнению с ним. А Бухарин и Рыков выступали за сбалансированное развитие сельского хозяйства и промышленности, добровольность коллективизации. Это разные позиции. Также не могу согласиться со следующим: «То, что идея построения коммунизма для членов РКП(б) не противоречит насилию над населением, показал «военный коммунизм»». Идея коммунизма как общества, целью которого является движение к полному благосостоянию и свободному всестороннему развитию, по определению противоречит насилию. Именно это «военный коммунизм» и доказал: военного врага насилием разбить можно, а вот развивать экономику и общество нельзя. Но начальный пункт движения к коммунизму — вооруженная насильственная революция как апогей классовой борьбы — не противоречил коммунистической теории того периода. Это свидетельствует, как минимум, о неполной разработанности вопроса о путях движения к коммунистическому обществу и последующей демократизации в случае насильственной социалистической революции. Д.Б. Эпштейн Отказ от НЭПа (1928–30 гг.) и сталинская коллективизация Отказ от НЭПа произошел в силу неспособности сталинского руководства справиться с противоречивой необходимостью сочетания интересов развития сельского хозяйства и быстрых темпов развития промышленности, а также в силу готовности Сталина решать сложные экономические вопросы административным нажимом и насилием. Завышенные планы развития промышленности вызывали инфляцию, дефицит средств для развития сельского хозяйства, что вело к стремлению навязать крестьянам заниженные закупочные цены на зерно. Крестьяне отвечали стагнацией производства и отказом сдавать зерно в ущерб себе. Сталинский нажим на крестьянство отчасти провоцировался нападками Троцкого и Зиновьева на сталинскую политику 1924–1925 годов как якобы прокулацкую. Вожди соревновались между собой в «марксистости», надеясь переманить на свою сторону если не всю партию, то хотя бы средний ее слой и молодежь, а страдало крестьянство. Терпя поражение в честном экономическом соревновании с крестьянством, Сталин «сбросил фигуры с шахматной доски и дал ею партнеру по голове», дабы тот навсегда усвоил, кто в доме хозяин. Крестьянство было ограблено и закабалено на 20 лет, став эксплуатируемым классом. Сельскохозяйственное производство упало, в особенности животноводство, попав в перманентный кризис, который приводил к недоеданию широких масс населения, в том числе и рабочего класса, весь сталинский период. Рабочий класс также эксплуатировался якобы ради того «чтобы пробежать за 10 лет тот путь, на который у других стран ушли многие десятилетия». Признание СССР 1930-х — начала 1950-х годов системой, построенной на эксплуатации крестьянства, исключает варианты социализма и даже социализма с деформациями. Встает вопрос — какой класс или классы эксплуатировали крестьянство, каковы были производственные отношения «в городе» и «деревне»? Очевидно, эксплуататором была «управляющая система», номенклатура, верхний слой бюрократической системы, управлявшей страной с помощью репрессивных методов. В чьих интересах управляла бюрократия? Деятельность по обеспечению обороноспособности страны отвечала интересам всех слоев и имела долгосрочный стратегический эффект, хотя и осуществлялась за счет относительного, а нередко и абсолютного снижения жизненного уровня масс. Но такую деятельность ведет любое капиталистическое и даже феодальное государство. Были ли в целях деятельности и самой деятельности бюрократии элементы, которые могут быть отнесены к социалистическим, то есть направленным на осуществление коренных интересов рабочего класса и всех трудящихся? Это создание и развитие социального государства: бесплатного медицинского обслуживания, бесплатного начального, а затем среднего и высшего образования, бесплатного детского и юношеского воспитания и образования, культуры и спорта, физической культуры, массового летнего отдыха для детей, не известного до того в истории, пенсионного обеспечения и т.д.. В основном эти социальные блага были для населения городов, в наибольшей степени — для работников крупных промышленных центров, но отнюдь не только для них. Нельзя утверждать, что для Сталина и его окружения не было существенно это стремление к построению социально-справедливого общества, хотя бы для начала только по отношению к пролетариату и интеллигенции, к городскому населению. Были ли эти элементы важны для населения? Для взрослого сельского населения они во многом были только на бумаге, но уже для детей и молодежи из города и деревни они имели свое позитивное значение. Дети и молодежь не были информированы о жестокостях сталинского режима по отношению к инакомыслию, и это позволяло воспитывать в них веру в социалистические идеалы и готовность им следовать, их защищать. Во второй половине 30-х годов эти элементы уже были важны и зримы для населения городов. Иначе мы не имели бы прекрасной предвоенной и военной поэзии молодежи («лобастые мальчики невиданной революции» — Павел Коган, Михаил Кульчицкий, Всеволод Багрицкий, Николай Майоров, Николай Отрада и многие другие), не было бы массового стремления пойти добровольцами на фронт в 1941 году. Были ли эти элементы социального государства специфичны только для СССР (а затем и для стран социалистической система)? Нет, конечно! Они имели место и в развитых капиталистических странах, но лидером по их введению и развитию, прямо вытекавшим из революционной социалистической идеологии большевиков, был СССР. То есть сталинизм — неоднородная система отношений, сочетавшая элементы социализма для горожан с полуфеодальной эксплуатацией крестьянства, эксплуатацией горожан и репрессивными методами управления, введенная Сталиным и его бюрократией для скорейшего промышленного развития в стремлении к построению социализма. Это не было классово-антагонистическое общество с противоположностью коренных интересов различных классов и слоев. Это было общество, экономически основанное на репрессивной эксплуатации народа, на сочетании эксплуатации деревни и различных слоев горожан (рабочего класса, интеллигенции, служащих) с элементами социализма (социального государства на основе ведущей роли госсобственности и директивного планирования), в котором интересы трудящихся приносились в жертву развитию промышленности, которое нередко оказывалось в силу спешки несбалансированным и неэффективным. Его можно назвать обществом бюрократического эксплуататорского, недемократического движения в направлении социализма, но решающего репрессивными методами задачи модернизации, то есть перехода от преимущественно сельскохозяйственного производства к преимущественно промышленному. Его можно назвать «классово-антагонистическим» лишь в том смысле, что эксплуатация крестьянства и горожан, репрессивные методы управления должны были быть устранены, чтобы построенная промышленность и сельское хозяйство стали экономически и социально эффективными, отвечающими требованиям социальной справедливости, успешного НТП и конкуренции с ведущими капиталистическими державами. Комментарии к тексту Д.Б. Эпштейн Комментарий Г.Г. Водолазова Что в бесплатном образовании, пенсиях, развити культуры и прочем «социалистического»? Сам же Д.Б.Эпштейн пишет, что «подобную деятельность ведет… любое капиталистическое и даже феодальное государство». Нет ничего специфически социалистического в этих мерах. Современному капиталистическому производству нужен высококвалифицированный наемный работник, и он делает все, чтобы такой работник появился. Социалистическим элементом эти меры могут стать только в социалистической системе. (В капиталистической или «сталинской» системах они выступают их элементами, не более того). Так был ли сталинизм «социалистической системой»? Ведь только система придает «социальный смысл», «социальную окраску» — буржуазно-либеральную, социалистическую, тоталитарную — социально нейтральным (самим по себе) элементам. «Элементы», которые Д.Б. Эпштейн назвал «социалистическими», в атмосфере сталинского тоталитаризма имели не социалистический, а «тоталитарный» окрас, тоталитарное, а не социалистическое содержание. Возьмем «бесплатное образование». Важно не то, что оно «бесплатное», а то, каких людей оно «бесплатно» «образует». При тоталитарной сталинской системе готовили «бесплатно» человеческий материал для ее нужд. Так, в общественных науках надо было знать главным образом все сталинские формулы, заучивать и постоянно повторять данные сталинистами оценки исторических событий. В сфере художественного творчества требовалось ценить только произведения «социалистического реализма», определять которые следует по пяти — не больше и не меньше — признакам. Точно знать, кого можно цитировать, кого нет; кого любить и кого ненавидеть. Вне гуманитарной сферы (например, в физике, особенно в ядерной) было получше: правящее сословие нуждалось в укреплении своего могущества. Но и тут: крушили кибернетику, генетику, многие выдающиеся ученые сидели в лагерях. Победа в войне с фашизмом? «Массовое стремление пойти добровольцами на фронт в 1941 году»? Да было, было это великое деяние советского народа. Припишем его «тоталитарной системе»? Тогда и победу над Наполеоном припишем «передовому» общественному строю русского крепостничества? Да здравствуют Чичиковы, Собакевичи, Плюшкины, Аракчеевы, императоры Александр Первый («плешивый») и Николай Палкин? А вот Лев Толстой понимал дело иначе: поднялась дубина русского народа, встал во главе его народный вождь Кутузов — и пришел конец Бонапарту. И, наконец, неужели зверства середины 30-х годов совместимы с процессом «движения в направлении социализма»? * * * Все участники дискуссии едины в том, что советское общество с 1929 по 1953 год нельзя считать социалистическим. По одной точке зрения, хотя руководство страны в тот период и провозглашало курс к социализму, его реальная политика не вела к этой цели. По другой, социалистические цели у руководства сохранялись, и определенные элементы движения в этом направлении имели место. Литература 1. Ленин В. И. Государство и революция. // Ленин В. И. Полное собрание сочинений. Т.33. М.: Госполитиздат, 1962. С.1–120.
[1] Имеется в виду сформулированный В. И. Лениным императив познания всех явлений и процессов окружающего мира [2].
комментарии - 0
Мой комментарий
|
Подписка
|
