Постановка проблемы
Определение предмета научной дисциплины, как и философской, имеет значение не только с познавательной, но и с практической точки зрения. Четко сформулированное предметное поле дисциплинарного исследования позволяет найти наиболее адекватные и эффективные способы и методы применения научных знаний в практической деятельности. Данное замечание имеет прямое отношение к геополитике как научной дисциплине, которая начала формироваться в конце XIX столетия.
Сами основатели геополитики трактовали ее как географическую дисциплину, отождествляя с политической географией. Не ставя перед собой цель дать определения политической географии и провести сравнительный анализ ее с геополитикой, не задаваясь задачами оппонировать трактовкам геополитики как географической дисциплины, интересным будет предметно рассмотреть концепции знаковых фигур в области геополитических исследований и дать характеристику их предметного определения исходя из содержательного наполнения, а не субъективных толкований, в том числе и авторских.
Спецификой геополитических исследований на начальной стадии становления геополитики как научной дисциплины является ретуширование политических смыслов географическими толкованиями. Подобные искажения наблюдаются и в геополитических исследованиях второй половины XX века, которые строятся на основе геофилософских рефлексий и сводят геополитику к идеологическим и мировоззренческим противостояниям, разбавленным географическими факторами.
Однако содержательный анализ практически всех значимых геополитических концепций позволяет обозначить их политическую направленность. И здесь лучшим средством является не дискуссия с авторами таких концепций, а разбор и оценка содержания, направленности и характера их текстов. Приступая к такого рода контент-анализу, следует начать с определения политики. В определении политики как формы социального бытия или сферы жизни общества необходимо исходить из ее процессуальной направленности, функциональной заданности и ценностных ориентиров. В основе политической деятельности социальных субъектов (будь то личность либо государство) лежит стремление к достижению собственных интересов или интересов других субъектов, если они (и интересы, и субъекты, а, как правило, и те и другие вместе взятые) благоприятны для данного актора. «Следовательно, политика есть форма, способ и сфера реализации интересов социальных субъектов» [16. С. 172].
Политическое наполнение географических пространств
Сам термин «геополитика», появившийся на рубеже XIX-XX вв. в работах Р.Челлена и концептуально разработанный им в дальнейшем [21], носил по происхождению географический окрас. Челлен использует понятие геополитики в контексте политической географии — научной дисциплины, созданной германским социологом и географом Ф. Ратцелем [7], которого он считал своим учителем. В концепциях Ратцеля и Челлена, как и в трудах их европейских и американских последователей, геополитические процессы рассматривались в привязке к географической среде.
Фридрих Ратцель, который считается создателем геополитики как дисциплины исследования, формировал свою концепцию в значительной степени под влиянием учения автора термина «экология» Э. Геккеля [8] о взаимодействии живых организмов и их образований между собой и с окружающей средой. Поэтому у Ф. Ратцеля географический фактор, влияющий на развитие человеческого общества, наполняется не столько территориальными, сколько климатическими, демографическими, биологическими признаками среды оби-
тания людей; пространство, в котором существует общество, дает ему определенную жизненную энергию, при этом само пространство становится естественным продолжением бытия этносоциума. Одно из наиболее сильных воздействий на жизнь народа, его развитие и роль в мировом человеческом сообществе оказывают климатические условия. Ими определяются биологические особенности этносов, которые формируют этнические нравы и в целом систему этносоциального поведения.
И уже вследствие таких геобиологических особенностей происходит формирование политической системы общества, включая государство. Сам Ратцель предложил иной термин для обозначения своей концепции, давший впоследствии название лежащей на стыке политической науки и географии гибридной дисциплины, — политическая география. Именно в контексте политической географии он анализирует существование государства [7], рассматривая возникновение, развитие и кризис государства через пространство, которое является для данного государства жизненно важным. Причем расширение жизненного пространства и, соответственно, рост государства предполагают рост культуры. Отсюда возникает определенная взаимообусловленная цепочка: рост жизненного пространства — рост государства — рост культуры. Далее следует развитие социально значимых идей, всех сфер общественной жизни, экономический подъем. А основанием всему этому служат геобиологические процессы, которые обусловлены природно-климатическими условия существования этноса / народа / общества.
Таким образом, Ратцель рассматривает культуру как производный феномен развития и роста жизненного пространства, а проблемы цивилизации остаются за пределами его исследования [7].
Рудольф Челлен, также, как и Ратцель, рассматривал государство в качестве организма, существующего в географическом пространстве. Для него основным предметом исследований стало государство, которое является таким же естественным порождением жизни, как и сам человек. Пространство жизнедеятельности государства как биологического образования (живого существа) — географическая среда, которая, по мнению Челлена, полностью солидарного в этом вопросе со своим учителем Ратцелем, является не просто интегральной частью государственного организма, но и почвой (в прямом и переносном смысле) его существования, развития и роста. Именно этим, по мысли Челлена, должна заниматься геополитика как исследовательская дисциплина [21].
Если Ратцель в большей степени рассматривал государство в экологическом плане, наряду с любыми другими живыми образованиями, в том числе сообществами, если речь идет о животных [7], то Р. Челлен выделяет государство из живого мира, отмечая, что некоторые государственные организмы могут ставить перед собой цели расширения территорий [21]. Отсюда геополитика и есть процесс образования за счет расширения территорий жизненного пространства сильных государств, образования империй. Другими словами, по мнению Челлена, геополитика как научная дисциплина призвана изучать процесс образования империй и мощных конгломератов государств как следствие борьбы за существование этносов и охват ими в результате своей жизнедеятельности новых территорий [22]. Таким образом, и у Челлена, и у Ф. Ратцеля геобиологическая мотивация геополитического устройства обнаруживается четко и ясно.
Для Хэлфорда Маккиндера географический принцип является едва ли не единственным определяющим принципом геополитического устройства [4, 5], в отличие от Ратцеля и Челлена, которые, скорее, к биологическому началу, хотя и «замешанному» на климатических условиях, присовокупляли географическое пространство. Хотя необходимо отметить, что сам Маккиндер в своих работах не использовал термин «геополитика», что значительно усиливало географическую направленность его исследований, как минимум — в его собственных представлениях.
Вся система политического мироустройства, с точки зрения Маккиндера, определяется географическими константами [4]. Однако, как это ни парадоксально звучит, в оценке различных периодов мировой истории первой половины ХХ века для самого Х. Маккиндера эти географические константы оказываются переменными.
Опубликовав в 1904 г. исследование «Географическая ось истории», он вывел географическую константу, в соответствии с которой замок мирового господства находится в сердце Евразии — огромном пространстве суши, протянувшимся от Русской равнины до Тихого океана, большую часть которой занимает Россия. Для определения этого пространства Маккиндер вводит понятие Хартленда — сердцевидной земли, к которой примыкают «внутренний полумесяц» или «внутренняя дуга» из Западной Европы, Аравийского полуострова и Индокитая и «внешний полумесяц» или «периферийная дуга», включающая в себя Америку, Океанию и Африку. Примечательно, что США были размещены Маккиндером на периферии мирового политического пространства, а родная Великобритания, вместе с основной своей колонией — Индией — во внутреннем полумесяце, не относящейся к географической территории, которая обеспечивает мировое господство [4]. Логично предположить, исходя из политической и мировоззренческой позиции автора Хартленда, что, уделяя сердцевинной земле Евразии такое значение, он вовсе не питал симпатий к России как владычице Хартленда, и даже не в первую очередь руководствовался теорией доминирования теллурократии (могущество суши) над талассократией (могущество моря). Маккиндер прежде всего указывал таким образом Великобритании и ее геополитическим союзникам на необходимость взять под контроль Хартленд, к которому он в ряде случаев добавлял и Германию как сухопутное государство.
Но уже в 1919 г. он вносит существенное уточнение в политико-географическую картину мира, наделяя Восточную Европу способностью открыть замок Хартленда. В работе «Демократические идеалы и реальность» Маккиндер обосновывает значение Восточной Европы и для выделяемого им Хартленда, и для Мирового острова (т.е. Евразии и Африки), и для всего мира [4]. Принципиальность этой корректировки состоит в том, что теперь «сердце мира» смещается к внутреннему полумесяцу, частью которого является Европа, и удаляется от России, ибо в международной политике принято к Восточной Европе относить Польшу, Чехию, Словакию, Венгрию, Румынию, с конца ХХ века сюда добавляют еще прибалтийские государства, а также Белоруссию, Украину и Молдавию. Российскую Федерацию в Восточную Европу не включают. С некоторыми изменениями (без Белоруссии, Украины и Молдавии) так было и в 1919 г.
Маккиндер не приводит каких-либо убедительных посылок, обосновывающих его суждение о «ключе» к Хартленду: политическое значение Восточной Европы в «географической оси» выводится из ее географической близости к «сердцевинной земле». Такой дискурс служит еще одним подтверждением предположения, что Маккиндер строил свою концепцию как своеобразную внешнеполитическую доктрину Великобритании и США, направленную на поиск способа взять под контроль евразийские просторы России. При этом нельзя исключать того, что он был искренне убежден в значении Хартленда для мирового господства и уже исходя из этого делал (гео)политические выводы и давал рекомендации в сфере внешней политики.
Наконец, в 1943 г. Х. Маккиндер внес еще более существенные изменения в свою географическую ось истории: страна внешнего полумесяца — США — уже рассматривается им как другая ось, наряду с Хартлендом (Советским Союзом). В этом случае все остальные государства вращаются вокруг не одной оси, а двух. С позиции реальной геополитической ситуации, складывающейся в середине ХХ века, такой вывод был совершенно корректным. Более того, Маккиндер фактически предсказал становление двухполюсного мира, когда во второй половине ХХ столетия СССР и США были основными центрами геополитического процесса. А существование международной организации так называемых неприсоединившихся стран лишь подчеркивало биполярность (или двухосность, если определять ее по Маккиндеру).
Однако с такими уточнениями собственно географической оси истории у Маккиндера уже не получалось: как из-за появления второй оси (США), так и вследствие разрушения модели Хартленд — Внутренний полумесяц — Внешний полумесяц. Таким образом, предлагаемые им модели геополитического устройства были дискриптивными, производными от текущей международной обстановки и имеющими сугубо географическое выражение. В этих моделях практически не просматриваются культурно-цивилизационные признаки государств оси и стран, включенных в полумесяцы. Не иначе как географически можно объяснить включение во внутренний полумесяц и (Западной) Европы, и Аравии, и Индокитая, принципиально различающихся по социокультурным и цивилизационным параметрам и, что самое важное в данном случае, по геополитическим статусам.
Нельзя сказать, что американский военно-морской теоретик и историк Альфред Мэхэн прямо противоречит Маккиндеру, но единственным средством достижения мирового господства он видит морское могущество. Противоречия не обнаруживается хотя бы потому, что с помощью морского могущества можно победить сухопутные силы и, если соразмерять концепции Мэхэна и Маккиндера, овладеть «сердцевинной землей» — Хартледом. Общее же между ними состоит в том, что географический фактор является определяющим для геополитического устройства. У Мэхэна контроль над морским пространством обеспечивает политическое господство как в отдельно взятом геополитическом регионе, так и в мире в целом. Естественно, что эта географическая среда — море — становится фактором господства, лишь если государство приходит в нее (среду) оснащенным соответствующими средствами: военно-морскими силами и торговым флотом [6].
К тому времени, когда Карл Хаусхофер начал заниматься геополитикой (1911 г.), в этой отрасли научного знания сложились представления о существовании двух основных исторических центров силы, формирующихся по географическим признакам — теллурократии и талассократии. При этом некоторые геополитические концепции обосновывали возможность достижения мирового господства мощью суши, земли (теллурократия), а другие — мощью моря (талассократия). Хаусхофер принял такие подходы в геополитическом моделировании и, не вдаваясь в преимущества власти суши или власти моря, предложил геополитическую доктрину, которая могла быть положена в основу внешней политики континентальных государств Евразии — Германии, России и Японии [19].
Хаусхофер исходил из того, что основанием для межгосударственного союза, создания геополитического блока (в его редакции — Континентального блока) могут быть не культурно-цивилизационные параметры, а географическое положение. Он также считал, что геополитическими партнерами Континентального блока (Германии, России и Японии) должны стать Италия, Испания и Франция. Ось этого геополитического союза, по мнению Хаусхофера, создается по линии Берлин — Москва — Токио. Собственно, для него Континентальный блок и ось Берлин — Москва — Токио являются равнозначными понятиями. Следовательно, Италия, Испания и Франция являются лишь неким дополнением Континентального блока, возникающим вследствие их антагонизма морскому владычеству Великобритании и подтягивающихся к ней в начале ХХ в. Соединенных Штатов.
Главными государствами этого геополитического союза Хаусхофер считал Германию и Россию. В Континентальном блоке и, соответственно, оси Берлин — Москва — Токио Японии он отводил роль элемента конструкции, необходимого для завершения всей экспозиции. Вторые роли Японии, а тем очевиднее Италии, Испании и Германии в геополитическом союзе Хаусхофера и выделение на первых позициях Германии и России как континентальных держав в некоторой мере снимают вопросы о том, почему островная Япония, а также великие в прошлом морские державы Испания и Франция оказались в континентальном союзе, а не морском [19]. Но лишь подчеркивает расхождение интересов стран Континентального блока с талассократическим союзом Великобритании и США.
Известно, что геополитическая доктрина Хаусхофера в определенной степени использовалась государственным руководством нацистской Германии в период 1933-1940 гг. Ось Берлин — Москва — Токио не сложилась из-за ксенофобии А. Гитлера, а также антикоминтерновской позиции Третьего рейха (усилившейся после гражданской войны в Испании) и Японии (мотивированной войной в Китае), но прежде всего потому, что Советский Союз не принял предложение нацистской Германии образовать совместно с самурайской Японией новый геополитический союз — Континентальный блок, выписанный в доктрине Хаусхофера.
Это было вызвано тем, что Коммунистическая Россия в 30-х годах ХХ столетия уже отказалась от идеи построения Всемирного Союза Советских социалистических республик и не прельщалась перспективой нового передела мира совместно с национал-социалистической Германией. Кроме того, советское руководство сохраняло приверженность социалистическим и коммунистическим идеалам, принципам интернационализма, что проявилось в интернациональной помощи Народному фронту Испании в 1936-1939 гг., стремлении защитить Чехословакию от оккупации Германией в 1938 г. (к слову сказать, Интернациональные бригады для военной поддержки Народного фронта в Гражданской войне в Испании формировались при содействии правительств Советского Союза, Франции и Мексики и лояльности правительства США). Наконец, те же ценности, что и в случае с Испанией, обусловили неприятие СССР японской агрессии против Китая и его поддержку сначала Гоминьдана Чан Кайши, а затем Коммунистической партии Китая Мао Цзэдуна, боровшихся против японской интервенции. Все это привело к тому, что в начале 40-х годов ХХ столетия Советский Союз отклонил предложения Германии по созданию оси Берлин — Москва — Токио.
Рассматривать геополитическую доктрину Хаусхофера, направленную против основанного на морской мощи мирового господства Великобритании и США, как концепцию евразийства не представляется возможным уже потому, что сам он свой проект Континентального блока не наполнял смыслами евразийской теории. Более того, он отождествлял Евразию с Россией или Советским Союзом. Достаточно сослаться на название его работы: «Континентальный блок: Центральная Европа — Евразия — Япония», где под Центральной Европой понимается Германия вместе с Австрией, а под Евразией — Россия/СССР [19]. Из этого допустимо сделать заключение, что Хаусхофер все-таки принимал во внимание культурно-цивилизационные отличия между Германией и Россией, хотя и не исследовал в своих работах влияние культурно-цивилизационных факторов на геополитическое форматирование.
Николас Спикмен адаптировал идею Хартленда Маккиндера к внешнеполитическим/геополитическим интересам США. Наряду с Хартлендом, отмечал он, существует Римленд (дуговая земля), которая окружает Хартленд с запада, юга и юго-востока. Именно управление Римлендом дает возможность контролировать Хартленд или Евразию, имеющую геостратегическое значение из-за наличия там богатейших природных ресурсов и содержащейся в ее просторах гигантской социальной энергии, не позволяющей кому-либо управлять миром. Потому, если США намерены взять на себя функции по управлению миропорядком, то они должны добиться управления Римлендом и благодаря этому взять под контроль Хартленд [9-14].
По сути дела, Римленд Спикмена стал дополнением, конкретизацией и развитием Хартленда Маккиндера. При этом Римленд весьма схож по географическому расположению с внутренним полумесяцем Маккиндера. Потому нельзя рассматривать концепцию Спикмена как альтернативу концепции Маккиндера.
Спикмен выступил в рамках своей концепции также автором так называемой «политики сдерживания», когда управление Римлендом было призвано сдерживать любые геополитические агрессии, исходящие от Евразии [11, 12]. Насколько такие заключения соответствовали действительности — уже другая проблема, лежащая за границами нашего исследования.
Вслед за Маккиндером, Мэхэном и Хаусхофером Спикмен считал географический фактор важнейшим, влияющим в конечном итоге на геополитический статус страны [9, 10, 13]. Но географический фактор не означает, что государство становится заложником своего географического положения и должно довольствоваться тем, что определила ей историческая судьба. Примеры небольшой островной Великобритании, еще меньшей Португалии, достигавших мирового господства, свидетельствуют о возможности эффективного использования географического фактора при наличии политической воли. По мнению Спикмена, США в 30-е годы ХХ века не уделяли должного внимания географическому фактору и не могли влиять на мировую политику. Определение значения Римленда было призвано исправить эту ситуацию.
Геополитические концепции зарубежных авторов второй половины ХХ века уже не строятся на сугубо географическом факторе. География государства теперь не рассматривается в качестве основного источника геополитики, выделяются и обосновываются и другие условия.
Одним из таких авторов является французский географ и геополитик Ив Лакост. Он отводит географическому пространству роль пассивной среды, в границах которой осуществляют свою деятельность политические институты, в том числе государство. Государство преобразует пространство и создает необходимые условия своего развития, которые и являются геополитикой. Лакост считает, что не географическая среда задает границы политике, а политика определяет географическое пространство ее субъектов. Сложно сказать, что тут оригинального, поскольку Лакост позиционирует себя вне или даже — над континенталистской (теллурократической) парадигмой и моделью морской мощи (талассократической) в политологии. Разве что у Ратцеля можно найти определения существенного значения и первоочередной роли географической среды и климатических условий (да еще у Хантингтона[1], которого вряд ли целесообразно относить к геополитикам). Но уже у Челлена географическая среда и климат не даются в качестве определяющих в жизни государства, не говоря о концепциях Хаусхофера, Мэхэна и Спикмена.
По сути, Лакост оперирует теми же элементами, что и его предшественники — географическими условиями и разворачивающими в их рамках политическими действиями. Акцентуация политических действий в его концепции объясняется тем, что он пытается встроить геополитику в локальную (но все же — географическую) среду. И тогда разница обнаруживается в том, что традиционная геополитика (надо сказать, адекватная смыслу самого термина) видит географический фактор в воздействии глобальных пространств на политику государств, а так называемая «новая геополитика» в лице И. Лакоста стремится внедрить геополитический инструментарий в локальные границы, в пространство регионов. Для этого Лакост вводит новый термин — «внутренняя геополитика» [5]. Однако ни он сам, ни кто-либо другой вряд ли смогут объяснить, чем «внутренняя геополитика» отличается от региональной или внутригосударственной политики.
Заслугой Сэмюэла Хантингтона является то, что он не остановился на сугубо дескриптивном методе в характеристике геополитического устройства современного мира, что было характерно для классической геополитики, а предпринял попытку объяснить геополитические интересы и геополитическую расстановку в мире культурно-цивилизационными системами ценностей, объединяющих различные этнические образования в цивилизационные блоки [18].
Впервые именно у него географическая среда становится не более чем пространством реализации (с помощью политических методов) цивилизационных интересов государств и их союзов. Ретушируя влияние природной среды, воплощаемой в географическом пространстве, на культуру (во всех сферах ее проявления — от материальной до духовной) и цивилизацию, не говоря уже о дихотомии природа — (человеческая) деятельность, Хантингтон «выплеснул младенца вместе с водой». От «сциллы» географического детерминизма он оттолкнулся к «харибде» религиозно-политической зависимости типов цивилизаций.
Очевидной ошибкой Хантингтона стало выведение культурно-цивилизационных формирований из специфики конфессионально-мировоззренческих систем. В результате в одной конфессиональной цивилизации оказываются этнические сообщества, находящиеся на самом деле в различных культурно-цивилизационных образованиях. Так, монголы как буддисты оказались в одной конфессиональной цивилизации с тайцами, лаосцами, кампучийцами и бирманцами. Причем это монголы из республики Монголия, а вот монголы, также буддисты, из Автономного района Китайской Народной республики Внутренняя Монголия отнесены Хантингтоном к Синской (Китайской) цивилизации.
Следствием ошибки выбора критериев культурно-цивилизационной дифференциации стало неверное представление геополитического устройства. Это проявляется в том, что, например, мусульманские страны разделились по разным геополитическим блокам. Геополитическое позиционирование православных стран также не укладывается в схему Хантингтона. Еще одним следствием стал некорректный прогноз главных и основных конфликтов в начале XXI в. Хантингтон, руководствуясь своей религиозной моделью цивилизационного развития, не видит возможности наиболее глубокого конфликта между Западом и Россией, считая, что наибольший конфликт Православной (Русской) цивилизации будет с Исламской [18. С. 281-492]. Как нетрудно сейчас убедиться, главная линия цивилизационно-геополитического конфликта проходит между Западом и Россией (что стало очевидно уже с 10 февраля 2007 года, когда президент Российской Федерации В.В. Путин на Мюнхенской конференции по безопасности поставил под сомнение существование однополярного мира: именно Россия первой в XXI в. выразила такие сомнения, а не Китай либо кто-то из исламских стран). Предсказанные же противоречия между Православием и Исламом совершенно не подтверждаются и в границах Российской Федерации, и за ее пределами (достаточно отметить плодотворные отношения России с мусульманскими странами внутри ОПЕК+, сотрудничество с Ираном, поддержку Сирии и межконфессиональное согласие внутри государства).
Отсутствие критериального подхода ведет к тому, что состав современных цивилизаций у С. Хантингтона неустойчив и изменяется: если в оглавлении его работы указано 8 типов цивилизаций, то в самом тексте мы встречаем рисунок с картой, где отмечены уже 9 мировых цивилизаций (с добавлением буддистской) [18. С. 22-23].
Однако, несмотря на отмеченные ошибки и некорректные определения, в работе Хантингтон содержится важнейший вывод, основанный на изучении современных цивилизаций (пусть и некорректно определенных). Он состоит в существовании нескольких цивилизационных конструкций в современном мире и, что еще важнее, соперничества, борьбы и конфликтов между ними. Таким образом Хантингтон рисует сложившийся в 90-х прошлого века мир как многополюсный и полицивилизационный (несмотря на крушение СССР), подчеркивая, что «универсалистские претензии Запада все чаще приводят к конфликтам с другими цивилизациями» [18. С. 15-16].
Вероятнее всего, такие заключения Хантингтона вызвали неприятие правящих кругов США, которые с середины 90-х годов прошлого века старались не замечать ученого, задвинув его на периферию публичности. Ведь США после уничтожения Советского Союза начали строить однополярный мир и продвигать идеи о тотальном распространении ценностей западной либеральной демократии, разрабатывая мифологему т.н. «поствестфальского мира» [15] и популяризируя сомнительные откровения Ф. Фукуямы [17]. Не могло не насторожить руководство США и заключение Хантингтона о многополярном мире и цивилизационном многообразии, которое предполагает и требует невмешательство одних цивилизаций во внутренние дела других. При этом главную угрозу миропорядку американский политолог видит как раз в Соединенных Штатах: «чтобы избежать в будущем крупных межцивилизационных войн, стержневые страны должны воздерживаться от вмешательства в конфликты, происходящие в других цивилизациях. Несомненно, с этой истиной некоторым государствам, в особенности США, будет трудно смириться» [18. С. 523].
Фиксируя борьбу и конфликты цивилизаций, Хантингтон во многом следует тому глубинному методологическому и научному подходу, который был заложен еще в середине XIX столетия Н.Я. Данилевским, показавшим межцивилизационные противоречия и особо охарактеризовавшим противоречия между романо-германским (европейским) и славянским (российским) культурно-историческими типами [2]. В тексте рассматриваемой работы Хантингтон лишь раз ссылается на Н.Я. Данилевского, да и то весьма поверхностно, в своеобразном публицистическом ключе, говоря о русском мыслителе лишь как о представителе славянофилов, акцентирующих внимание на политических вопросах, противящихся процессу европеизации и отвергающих ее [2. С. 214]. Такая оценка говорит не только о предвзятости С. Хантингтона, но и незнании им описываемого предмета, так как концепт Данилевского о четырех основах деятельности в рамках культурно-исторических типов как раз отмечает, что четырехосновной славянский культурно-исторический тип имеет генетическую связь и с двухосновным европейским, и одноосновными древними [2. С. 471-480]. Как бы не оценивались сейчас критерии, используемые Данилевским в выделении общих разрядов культурной деятельности в процессе исторического развития человечества, они имеют свои обоснования, в отличие от Хантингтона, который в этом контексте не имеет ничего.
Важно отметить, что Хантингтон, используя определение «православная цивилизация», ссылается на ученых, которые ее центр видят в России (хотя это опять же указывает на некорректность определений Хантингтона, ибо Россия не только православная страна) [18. С. 56]. В этом контексте понятие «православная цивилизация» у С. Хантингтона становится тождественным Российской цивилизации. Так, в седьмой главе Россия не просто рассматривается в статусе стержневого государства «православной цивилизации», но и характеризуется как собственно цивилизационная конструкция [18. С. 238 -259]. В этом плане С. Хантингтон опять повторяет Н.Я. Данилевского, который, определяя славянский культурно-исторический тип (цивилизацию), говорит именно о России, свидетельством чему является и название его книги «Россия и Европа».
Особо следует обратить внимание на то, что Хантингтон видит Россию стержневым государством особой и отдельной цивилизации, наряду с западной, индийской, китайской и другими в то время (работа была издана в 1996 г.), когда многие не только политики, но и ученые-обществоведы полностью списали ее с геополитической карты, когда в одном из мозговых центров американского государства — Брукингском институте — разрабатывался проект отторжения Сибири от России [20], когда Хасавюртовским провалом заканчивалась первая чеченская кампания… Безусловно, такие выводы Хантингтона о геополитическом статусе России говорят о его способности делать эффективные научные прогнозы и давать глубокие оценки политическим процессам.
Здесь необходимо отметить, что гораздо раньше Хантингтона, еще в начале 1992 г. известный отечественный ученый и государственный деятель С.Н. Бабурин, несмотря на геополитическую катастрофу, связанную с разрушением СССР и последовавший глубокий социальный кризис в Российской Федерации как правопреемнице Советского Союза, анализируя роль и место России в международных делах, сделал вывод о том, что она «остается мировой державой» [1. С. 252]. Это еще один пример того, как исследования отечественных авторов опережают выводы зарубежных исследователей.
Стоит обратить внимание на то, что созданная Хантингтоном модель Православной цивилизации отсекает от исторической России многие ее территории на востоке, и в этом плане ее реализация совершенно не соответствует ни историческим реалиям, ни социогенетической природе российской социокультурного пространства, ни будущему развитию Российской цивилизации. А самое главное, она не соответствует реалиям, когда сотрудничество Российской Федерации с исламскими государствами развивается вполне успешно, а с т.н. православными государствами типа Румынии, Болгарии, Греции, Черногории, Северной Македонии, Молдавии, Украины обнаруживаются глубинные противоречия и вражда вследствие их включения в стан геополитических противников России.
Политическое опредмечивание геополитики.
Вместо заключения
Проведенный разбор текстов ряда значимых геополитических концепций позволяет прийти к заключению, что геополитика по своему содержанию является отраслью политической науки, политологической дисциплиной, с учетом, конечно же, ее географического происхождения. Применительно к геополитике субъектом реализации интересов рассматривается прежде всего государство или союз государств, а сфера их реализации может выводиться за пределы территориальной дислокации определенного государственного образования.
Геополитика — это комплекс методов и способов, обеспечивающих реализацию государственных интересов в масштабах глобальных пространств. Интересы могут выступать в виде социокультурных, цивилизационных, экономических, военно-политических.
Но прежде всего и главным образом геополитика не просто коррелируется, а вытекает из цивилизационных устремлений, становясь сферой и способом цивилизационного позиционирования государства в глобальном географическом пространстве. Такой вывод основывается на том, что цивилизационные интересы всегда выходят за пределы пространства социокультурного ядра и даже социокультурного поля определенной цивилизационной конструкции. Так, социокультурным ядром Европейской цивилизации является западная часть Европейского полуострова, а ее социокультурное поле включает в себя всю Европу (кроме территории исторической России с Прибалтикой, Украиной и Молдавией), Северную Америку, Австралию, Новою Зеландию и в статусе этнокультурного осколка Центральную и Южную Америку. А вот цивилизационные интересы в нынешнем состоянии уже Евроатлантической цивилизации распространяются фактически на всю планету Земля.
Такое определение геополитики делает вполне обоснованным употребление этого понятия при характеристике различных цивилизационных типов и социокультурных пространств. Очевидно, что цивилизация не может ограничиться какими-либо локальными пространственно-временными зонами, а социокультурное пространство — одним или двумя регионами.
Геополитика, рассматриваемая в контексте географического измерения международных политических отношений, включает в свою сферу деятельность государств, обладающих необходимыми ресурсами и потенциалом продвигать и отстаивать свои разнообразные интересы в глобальных пространствах. Именно такие государства становятся таким образом субъектами геополитики. Точно так же, как в политике не все становятся ее субъектами и имеются не только люди, но и целые социальные группы (маргинальные, например), которые в данной ситуации не в состоянии реализовывать свои социальные интересы, контролировать внешние процессы и другие группы, то и в геополитике, правда, еще более отчетливо обнаруживаются государства, находящиеся вне сферы геополитических интересов, неспособные построить свое поле геополитики, реализовать политику своего государственного организма в масштабах глобальных географических пространств.
Это не предполагает, что государства, не включенные в геополитический процесс, обязательно становятся геополитическими пешками, которых передвигают по своему усмотрению основные геополитические игроки. Ряд государств по определенным обстоятельствам и благодаря определенным факторам могут полностью сохранять контроль над своей внутренней политикой, не будучи вовлеченными в геополитический процесс. Как пример в современном мире можно назвать Корейскую Народно-демократическую республику. Другое дело, насколько долговременным и прочным является такой статус. Пример Ирака С. Хуссейна показывает, что ведущие геополитические акторы могут продвигать свои интересы и в локально замкнутые пространства.
[1] Концепцию Хантингтона весьма условно можно отнести к геополитической. Она скорее цивилизационно-расовая, построенная на основе жесткого географического детерминизма. С точки зрения Хантингтона, климат определяет развитие культуры и цивилизаций, а благоприятный климат сделал европейскую культуру и цивилизацию передовыми в мире, «белую расу» – господствующей [18].
Ранний опыт государственного строительства большевиков и Конституция РСФСР 1918 года
7
