Формирование Британской империи началось методом проб и ошибок в правление Генриха VII Тюдора. В XVI в. утверждение самостоятельности и суверенных прав небольшой островной монархии во время ожесточенных религиозных войн протестантов и католиков требовало уравнения статуса с континентальными державами. В 1553 г. юрист Т. Кромвель в Акте об ограничении обращений к римской курии четко сформулировал претензии Тюдоров: «Англия является одной из империй». Статуты Генриха VIII 1533–1534 гг. утверждали, что «Королевство Англия является империей, управляемой одним Верховным Главой» [3. С. 125].
От Генриха VIII имперская корона перешла к Елизавете I. Британская имперская экспансия формально началась в 1497 г., когда уроженец Венеции Джон (Джованни) Кабот получил королевскую хартию на исследование Северной Америки и основание там колоний. Во второй половине XVIII в. Семилетняя война, завоевание Индии и отделение североамериканских колоний окончательно оформили британскую имперскую модель, основанную на эмиграции избыточного населения метрополии, экономической эксплуатации ресурсов коронных колоний и военно-политическом контроле ключевых пунктов глобальной системы коммуникаций [2. С. 55–57].
В британском имперском дискурсе концепт экспансии обычно включался в идеологические конструкции «цивилизационной миссии», «прогресса» и «бремени белого человека» [5-6, 11, 16-17]. В работах историков-марксистов эта категория отождествлялась с колониальными войнами, экономической эксплуатацией колоний и блокированием потенциала их социально-политического и культурного развития [7].
В контексте глобальных контактов западных и восточных цивилизаций представляется необходимым выделить концепцию имперской экспансии из эмоционально перегруженного идеологического контекста. Также полезно выявить позитивные и негативные эффекты экспансии на восходящей и нисходящей стадиях имперской экспансии. Теория «случайного завоевания Индии», возникшая в Кембриджской исторической школе, хорошо иллюстрирует характер Британской «империи парадоксов», сочетавшей методы прямого и косвенного контроля колониальной периферии, прагматические мероприятия и высокоидеологизированную культуру. Один из наиболее ярких кембриджских историков Джон Сили убедительно показал ограниченность имперской экспансии, зависящей от модернизации в различных фазах имперского цикла.
Теоретический концепт
имперской экспансии
Сущность и главная цель имперского государственного строительства — экспансия, т.е. силовой захват центром (метрополией) периферийных территорий (колоний). Этот процесс неизбежно соединяет позитивные и негативные эффекты как для доминирующих, так и для подчиненных акторов. В Новое время в процессе формирования европейских колониальных империй подчинение государств в Азии, Африке и Латинской Америке разрушало традиционные локально-территориальные связи, подрывало влияние местных элит, дестабилизировало государственно-политические системы, провоцировало внешние войны и внутренние перевороты. По мере консолидации институтов имперского управления и формирования единой экономики для населения колониальной периферии увеличивалась степень вертикальной и горизонтальной социальной мобильности. Это создавало для предприимчивых представителей традиционных социальных групп новые возможности профессионального роста и обогащения на имперской службе.
Пусковой механизм экспансии — способность харизматического сакрализованного правителя (короля или императора), подчиненной ему элиты (гражданской и военной бюрократии), организованной в государственно-политических институтах, к распространению своего варианта универсалистской модели государственного управления в дифференцированном физическом, политическом и культурном пространстве. В эмбриональной фазе британской экспансии от путешествия Дж. Кабота к Ньюфаундленду в 1497 г. и до разгрома испанской Непобедимой Армады в 1588 г. британская корона и элита сосредотачивали свои усилия на выстраивании трансатлантических связей между метрополией и первыми колониями в Северной Америке [10. С. 161–162, 18, Р. 15–65].
Все акты имперской экспансии имели свой базис (экономические и политические интересы определенных социальных слоев) и надстройку (идеологическое обоснование, осуществляемое политической и интеллектуальной элитой). Британские захваты новых территорий и превращение их в колонии осуществлялись для размещения в них избыточного или нелояльного населения метрополии: безработных крестьян, потерявших земельные участки в результате огораживаний, политических диссидентов, уцелевших после религиозных и гражданских войн, иных маргинальных и криминальных элементов. Экспансия осуществлялась в экономических, социокультурных и военно-стратегических целях. Метрополия расширяла свою ресурсную базу, обеспечивала безопасность внешних границ и внутренних коммуникаций. В экспансионистских акциях обязательным компонентом являлось религиозное мессианство и секулярное культуртрегерство [15. С. 15–17].
Строительство и функционирование государств имперского типа отличается высокой ресурсоемкостью. Цикличность в восходящей и нисходящей фазах развития Британской (как и любой другой европейской колониальной империи) обусловлена естественными ограничениями экспансии в физическом, экономическом, политическом и культурном пространствах. Рано или поздно этносоциальная общность (нация), выступающая в роли строителя империи, сталкивалась с соседями, которые обладали высоким потенциалом сопротивления или имели аналогичные экспансионистские амбиции. Имперская экспансия всегда сопровождалась войнами, пограничными инцидентами или другими формами вооруженных конфликтов. Эти столкновения приводили к большим и часто необоснованным затратам материальных и человеческих ресурсов. Даже при полном военно-техническом превосходстве в Азии, Африке и Латинской Америке Великобритания и другие европейские державы постоянно сталкивались с необходимостью разделять сферы экспансии со своими конкурентами.
Имперская экспансия — это высококонфликтный тип государственного строительства, которое позволял увеличить территорию и ресурсную базу имперского государства ценой перманентных конфликтов с соседями. В постоянных кризисных условиях имперская элита была вынуждена формировать мобилизационный тип экономики и с целью консолидации общества интенсифицировать идеологическую индоктринацию. В результате большой проблемой становилась статичность имперской идеологии, сформированной в эмбриональной фазе имперской экспансии. Часто политическая и интеллектуальная элита не могла изменить имперские конструкты, изначально заложенные в модель строительства империи, не рискуя столкнуться с обвинениями в предательстве идеалов «отцов-основателей».
Поэтому империалисты предпочитали захватывать территории с однотипными ресурсами, которые можно было эксплуатировать по ранее отработанным схемам. Исследование ресурсной базы потенциальных колоний было важнейшей и труднейшей задачей британской элиты. Имперская экономика, используя ресурсный допинг, не могла обходиться без внешнего материального стимулирования. В империях исчезали политические мотивы и экономические стимулы для перехода от экстенсивной к интенсивной модели развития. В условиях постоянных войн, внешне- и внутриполитических кризисов имперские государства имели крайне ограниченный запас времени и инвестиционных ресурсов как для перестройки отраслевой структуры, так и для смены технологической базы экономики.
В восходящей фазе развития империи происходило ее территориальное расширение. В формирующемся едином имперском экономическом пространстве формировался механизм неэквивалентного обмена, с помощью которого метрополия эксплуатировала ресурсы колониальной периферии. В начале имперского цикла количественное увеличение ресурсной базы компенсировало все затраты на войны, создание инфраструктуры принуждения (военных объектов) и обеспечивало подавление сопротивления завоеванных народов. Приток внешних материальных ресурсов позволял правящей элите вести экспансию без учета издержек и одновременно повышать уровень жизни населения метрополии, обеспечивая стабильность и консолидацию имперского ядра. Именно таким образом во второй половине XVIII в. завоевание Бенгалии позволило кабинету У. Питта Старшего выплатить госдолг, накопленный за годы Семилетней войны, и вывести британскую экономику из рецессии. В начале XIX в. подчинение Майсура и Махараштры, эксплуатация ресурсов Центральной и Южной Индии обеспечило выход Британской империи из системного кризиса после потери колоний в Северной Америке.
Успешная экспансия не требовала от имперской элиты выработки стратегии минимакса, т.е. достижения соответствия поставленных целей и необходимых для их достижения ресурсов. Победоносные войны способствовали оформлению представлений элиты о своей вселенской миссии и имперском космическом суверенитете [5. С. 32–34]. С.И. Каспэ считал такую экспансию «самоценным и сверхценным предприятием, заведомо оправдывающим любые издержки приобретениями сакрально-символического характера, [которое] приводит в случае возникновения препятствий не к свертыванию активности, а к ее предельному наращиванию» [4. С. 47].
Форма имперских государств с мобилизационным типом экономики и милитаризованной культурой с момента своего возникновения неизбежно приобретала авторитарный характер. Но эта авторитарность постепенно ослабевала по мере движения от центра к периферии. Имперская бюрократия редко была в состоянии руководить высокодифференцированной колониальной периферией и пограничными территориями (фронтирами) в условиях постоянных конфликтов с соседями-конкурентами, не налаживая сотрудничество с местными элитами. Это предполагало превращение подчиненные элиты в посредников между имперской бюрократией центра и населением периферии, демпфируя возникающие напряжения и регулируя конфликты. С.И. Каспэ полагал, что «унификация властного пространства империи ограничена неустранимым наличием традиционных периферийных элит» [4. С. 38–54].
Таким образом, централизация и милитаризация управления империями становились системными факторами, ограничивающими потенциал их развития. В середине XIX в. краткосрочное глобальное доминирование Великобритании в качестве «мастерской мира» сменилось частыми проигрышами в острой конкуренции с США, Германией и другими странами континентальной Европы. Эволюционный цикл имперского государства можно описать с помощью «параболы Таагеперы» как последовательную смену стадий подъема, становления, расцвета и упадка.
Подъем империи означает ее территориальное расширение, экономический рост и соответствующее увеличение объема управленческих функций. Это увеличивало объем информации о состоянии дел в колониях, которая собиралась и обрабатывалась в правительственных учреждениях в метрополии. Это повышало зависимость эффективности управления периферией от способности имперской бюрократии своевременно получать точную и полную информацию о положении дел и потребностях удаленных территорий. Зенитом развития и точкой перехода от восходящей к нисходящей фазе становился момент, когда при росте материальных затрат начинало снижаться качество (достоверность) информации. Колониальные администраторы в своих докладах начинали искажать сведения о положении дел, акцентируя позитивные и затушевывая негативные факты. Ресурсы новых территорий переставали компенсировать издержки колониальных войн. В процессах принятия решений в ходе имперской экспансии возникали либо неприемлемые замедления, либо допускались ошибки [6. С. 58].
В имперской структуре нелинейные причинно-следственные зависимости в конфликтах центра и периферии создавали кумулятивный эффект неконтролируемого нарастания напряжения. Локальные противоречия интересов превращались в региональные, а затем и в общеимперские. Обогащение населения метрополии сопровождалось снижением вертикальной социальной мобильности, ростом коррупции, паразитизма элиты и гипертрофией контролирующих функций государственной бюрократии. Периферия европейских колониальных империй обычно формировалась на территориях с принципиально иными природно-климатическими условиями, на которых была крайне затруднена физическая активность иммигрантов-колонистов. Во второй половине XVIII в. британская экспансия распространилась из зоны умеренного климата Северной Америки в тропики Южной Азии. Ради богатств Индии англосаксы были готовы терпеть жаркий влажный климат и частые эпидемии опасных болезней, но внутренние районы Африки все еще были закрыты.
В Британской империи население периферии, как правило, обладало чуждыми нормативно-ценностными социокультурными традициями, что затрудняло как процессы ассимиляции, так и элементарное взаимопонимание колонизаторов и колонизуемых. В ходе имперского развития экспансия закономерным образом сменялась модернизацией. Стремление метрополии к формированию однородного экономического, политического и культурного пространства парадоксальным образом увеличивало дифференциацию и сегментаризацию империи. В результате возрастало количество социальных и политических акторов, отстаивающих свои интересы. Новые источники влияния приводили к дезинтеграции и дестабилизации государственно-политической системы. Ослабленная империя начинала проигрывать войны и все хуже защищала свои внешние границы. Экспансия становилась более затратной, а затем и убыточной. Государство вступало в стадию фискального кризиса, увеличивало внутренние и внешние долги, теряло модернизационный потенциал и динамику развития.
В ответ на рост диктата центра и игнорирование локальных потребностей региональные элиты все более активно требовали увеличения институциональных возможностей, чтобы более эффективно влиять на распределение ресурсов. В эволюционном цикле неизбежно возникал момент, когда имперская бюрократия теряла способность оперативно обрабатывать запросы и адекватно реагировать на требования местных элит. Информационная перегрузка центра становилась причиной снижения эффективности управления имперской системой обмена ресурсами. Увеличение дефицита ресурсов, находящихся в распоряжении центра, сопровождалось нарастанием потребности в них. Рост центробежных тенденций, развитие сепаратистских (национально-освободительных) движений при ослаблении контроля метрополии вели к закономерному распаду империи [6. С. 86–88, 216–217].
В империологии выделяются несколько видов системных шоков, которые являлись симптомами и факторами государственной и общественной дезинтеграции. Во-первых, это естественные природные катаклизмы — засухи, землетрясения, наводнения, эпидемии и голод. Во-вторых, это политические кризисы, конфликты и проигранные войны, связанные с субъективными факторами — со смертью харизматических политических лидеров и талантливых военачальников, с принятием ошибочных управленческих решений и неудачными реформами. В-третьих, это социально-экономические кризисы, технологическая стагнация, массовые стихийные миграции, деморализация и культурная деградация.
В империях развивались различные «формы обветшания», зависящие от комбинаций победоносных или проигранных внешних войн и внутренних восстаний, соответственно, ускоряющих или замедляющих процессы распада. Иногда элиты оказывались в состоянии замедлить процессы распада ценой консолидации сегментов («сжатия разорванных империй», по выражению А. Мотыля). Например, в IV в. император Константин сохранил Восточно-Римскую империю, пожертвовав западными провинциями. В процессе дезинтеграции во второй половине XX в. британская элита сумела сохранить Гибралтар, Гонконг и ряд других важных геостратегических позиций [6. С. 112–117, 132–137].
Э. Столер и К. Мак-Грэнэхэн ввели в теорию экспансии геополитическое (геопространственное) измерение. В подобной системе координат имперские формации — это не только государственно-политические системы, но и геополитии. В Новое время в ходе европейской колониальной экспансии было осуществлено картографирование и комплексное научное исследование пространств других континентов. В конце XIX в. раздел мира между европейскими державами привел к фиксации границ между колониями и сферами влияния в единой системе географических координат. Европейские колонизаторы распределяли местные общества в своих имперских пространствах, «изобретая» новые государства. Первые «рисковые предприятия», британские форпосты (Бомбей, Мадрас и Калькутта в Индии, Сингапур и Гонконг в Восточной Азии, Лагос в Африке) по мере усиления контроля над местным населением и материальными ресурсами трансформировались в «картографические правления» с фиксированными и охраняемыми границами. В имперской геополитике в зависимости от степени контроля формировалась пространственная иерархия сфер дифференцированного суверенитета от максимума в метрополии до минимума на фронтирных территориях.
Э. Столер и К. Мак-Грэнэхэн предложили заменить в теории имперских циклов линейные понятия «подъема и упадка» более сложными категориями «созидания и разрушения». Ни европейская, ни азиатская империя не могли вести постоянную и равномерную экспансию «от победы к победе». В условиях жесткой конкуренции и постоянных войн конфигурация колониальной периферии постоянно изменялась. В историческом развитии строители империй изменяли свои представления о ресурсах (заморских богатствах), ради которых стоило бросать дома и отправляться в неведомые и опасные земли. Европейцы на Востоке прошли долгий путь от поисков золота и пряностей до разработки месторождений нефти, газа, урана и редкоземельных металлов.
В сравнении с Испанией и Португалией Британская империя качественно расширила свою ресурсную базу. Политики в Лондоне собирали максимум информации о новых территориях, а затем тщательно рассчитывали соотношение затрат на их приобретение и предполагаемых выгод от эксплуатации. В британской политической культуре константы верховного имперского суверенитета и цивилизаторской миссии легко сочетались с вариативными критериями аффилиации управляемых территорий, включаемых и исключаемых народов. На имперской периферии периодически появлялись территории с неопределенным юридическим статусом и неустойчивым военно-политическим контролем — неинкорпорированные «домены юрисдикции».
В «затерянных мирах» Азии и Африки британские резиденты далеко не всегда имели военное преимущество над местными правителями, редко могли рассчитывать на оперативную помощь имперских войск и поэтому крайне осторожно использовали военную силу. В макиавеллианском дискурсе они предпочитали «тактику лисицы, но не льва». На поздних стадиях экспансии военно-политический империализм дополнялся и подкреплялся социально-экономическим колониализмом, основанным на массовых миграциях. Увеличение численности и организованности имперской колонии позволяли перейти от дифференцированного и сегментированного к иерархизированному и структурированному обществу, от модальности диссоциации к репрезентации «туземцев» в консолидированном имперском пространстве. В XIX в. британская администрация постепенно переходила к конструированию моделей социальной дифференциации, манипулируя формами инкорпорации и осторожно повышая степень социальной мобильности периферийных элит [20. Р. 24–28].
В ходе экспансии наиболее способные представители традиционных обществ включались в общеимперскую систему институтов, коммуникаций и ценностей, занимали определенное место в имперском механизме распределения ресурсов. Периферийные элиты транслировали властные импульсы центра на периферии, переводя их на местные языки социальной интеракции. Таким образом, они создавали механизм унификации имперского экономического, политического и культурно-идеологического пространства. Эффективность и устойчивость имперской экспансии во многом зависела от своевременного формирования институтов управления на завоеванных территориях. При высоком темпе экспансии неизбежно возникал дефицит квалифицированных кадров. Даже в перенаселенных метрополиях было практически невозможно найти достаточное количество образованных управленцев, согласных работать в экстремальной ситуации имперских фронтиров и новых колоний, согласных на бытовой дискомфорт, постоянные риски и угрозы, готовых изучать местные языки и обычаи.
Колониальная администрация могла управлять новыми провинциями методом «кнута и пряника», не только угрожая военной силой, но и привлекая союзные элиты возможностью обогащения и быстрой карьеры в новых условиях, гарантируя сохранение институтов внутреннего самоуправления и традиционных привилегий. В ключевых военно-стратегических зонах и геополитических узлах, стабильность которых имела решающее значение для обеспечения безопасности империи и находившихся под давлением соседей-конкурентов, имперская армия не могла обойтись без местных вспомогательных войск. Военачальники формировали такие подразделения из местных жителей-добровольцев, привычных к местным природно-климатическим условиям. Имперские офицеры обучали местных солдат владению новейшим оружием, дисциплинировали их в соответствии с новыми уставами, стратегией и тактикой боевых действий.
Механизмом формирования общеимперской совокупности периферийных элит являлась общеимперская система институтов государственного управления, правосудия, образования, финансов, политической и общекультурной символики. Имперская идеология и система ценностей распространялась через символический капитал (в понимании П. Бурдье), т.е. через систему общегосударственной символики, исторических памятников, почетных званий и наград. В раннем Модерне происходила моральная легитимация захватов колоний как «ничейных земель» (terra nullius Гуго Гроция и Джона Локка). В XVIII в. эта идея концептуализировалась в теории опеки Эдмунда Берка, а в XIX в. в идеологию цивилизаторской миссии Джеймса Милля и Томаса Маколея, основанной на концептах упорядоченной свободы и морального авторитета элит джентльменов [4. С. 55, 8. С. 64–67, 12. Р. 336–349, 13. Р. 25–47, 14. Р. 559–575, 19. Р. 266–292].
В процессе развития британского концепта имперской экспансии повышалась степень комплексности, гибкости и диверсификации методов, совершенствовался механизм информационного обеспечения, повышалась эффективность коммуникаций, качество принятия управленческих решений, постановки и коррекции стратегических целей. Но парадоксальным образом эти процессы не усиливали, а ослабляли Британскую империю.
«Случайное завоевание Индии»
В последней трети XIX в. в кембриджской исторической школе сформировалась концепция Британской империи как естественно сложившейся органичной общности переселенческих колоний, дополненной искусственными контурами коронных тропических владений и фронтирных областей. Один из выдающихся представителей этого интеллектуального направления Джон Сили рассматривал Индию как главную аномалию британского «нового империализма». Историк полагал, что эфемерный конгломерат индийских княжеств был в XVIII в. присоединен к метрополии искусственным (насильственным) путем и поэтому не способен на равных правах войти в состав «Более Великой Британии». По мнению Сили, имперская экспансия в Индии велась во многом случайно и без заранее определенного плана. Только благодаря естественному развитию событий и стечению удачных обстоятельств огромный южно-азиатский субконтинент превратился в суб-империю, подчиненную британской короне [1. С. 211–229, 21. Р. 158].
Сили не считал установление британского контроля Индии в XVIII в. завоеванием. В его логике военное подчинение возможно только в результате победы одного национального государства над другим. Такие политии в Индии после разрушения империи Великих Моголов отсутствовали, и, следовательно, в этот период она являлась не политическим, а географическим образованием. В условиях всеобщей анархии и междоусобных войн относительно целостными и устойчивыми образованиями, которые сопротивлялись внешнему давлению, были только крестьянские деревенские общины. В традиционном индийском обществе отсутствовало единое политическое сознание и организация. Историческая традиция Индии была неразрывно связана с иностранными вторжениями. Завоеватели создавали свои государства, затем они распадались, после чего приходили другие интервенты, устанавливающие свою власть, но не влияющие на обычаи и культуру местного населения. Низшие касты крестьян, ремесленников и торговцев привыкли к угнетению, деспотизму, обнищанию и голоду [2. С. 80-88, 9. Р. 178–182].
В этом пост-имперском хаосе единственной организованной силой стала британская Ост-Индская компания, которая опиралась не на английские, а на местные вспомогательные вооруженные силы (сипаев). Войска компании воевали не «с Индией» как с государственно-политическим образованием, а «в Индии» как в географической зоне. Компания вышла из этой войны победителем, подавив сопротивление местных раджей-деспотов, установив закон и порядок в своем понимании. Завоевание Англией Индии как военная операция одной нации против другой была бы просто невозможна из-за географической удаленности, преобладающей численности населения и материальных ресурсов этой огромной азиатской страны. Британское вооруженное вторжение было бы легко отражено даже минимальным объединенным сопротивлением индийцев. Но массовой борьбы не было, потому что индийцы восприняли английских пришельцев как очередную, привычную и неопасную волну завоевателей, которую можно будет впоследствии ассимилировать.
Для Сили войны Ост-Индской компании принципиально отличались от предшествующих завоеваний восточных агрессоров тем, что они впервые в ее истории вывело Индию «из варварства к цивилизации». Это не смогли сделать ни древние арии, ни арабы, ни тюрки (Моголы). «Брамизм» ариев не стал силой, соединяющей индусов, мусульман и «темнокожую расу варваров» (дравидов Южной Индии — С.Б.). Арии создали развитую философию и поэзию, но не смогли создать науки, основанные на доказанных истинах и ориентированные на решение практических задач. Для Сили именно наука европейского типа являлась единственно возможной движущей силой современной цивилизации. Он писал: «истина, образующая ядро западной цивилизации, ценнее... браминского мистицизма... и римского просвещения, которое древняя империя передала европейским нациям» [9. Р. 190].
Главным недостатком британской политики в Индии Сили считал то, что в XIX в. переход от I ко II империи не изменил принципы колониального управления. Обычаи эпохи военных грабежей, «конкисты» Роберта Клайва не сменились нормами гуманного обращения и сотрудничества с местным обществом. Британское правительство в отношениях с Индией по-прежнему стремилось к получению краткосрочных материальных выгод и не собиралось нести комплексной ответственности за благосостояние своих индийских подданных. Историк не видел предпосылок возникновения равноправного сотрудничества Индии и Великобритании. Он сомневался в успехе попыток модернизации огромного субконтинента с многочисленным разнообразным населением и считал довольно сомнительными получаемые от эксплуатации этой колонии материальные дивиденды. По мнению Сили, «Индия вся в прошлом и не имеет будущего..., никакая форма народного управления не является для нее возможной. Все, пережитое Европой, здесь в полной силе: суеверие, фатализм, многоженство, самое примитивное духовенство и деспотизм» [9. Р. 137].
В отличие от переселенческих колоний, Индия не имела никаких органичных связей с метрополией, различаясь с ней по этническому составу, религии, политическим и экономическим интересам. Поэтому Сили опровергал тезисы Дж. Фруда и других консервативных романтиков о необходимости сохранения Индии в составе империи в память о подвигах, совершенных «строителями империи» при ее покорении. Кембриджский профессор считал примитивным и устарелым понятие рыцарской чести как квинтэссенции имперской экспансии, требующей, чтобы «государство поддерживало то, что приобретено кровью отцов и является великим военным трофеем нации».
В то же время Сили защищал европоцентристские концепции «цивилизаторской миссии» Великобритании в Азии. В соответствии с этими теориями Индия являлась «варварской страной», которую британцы облагодетельствовали своей тяжелой и самоотверженной работой, не получив ничего взамен. В Индии «посредственное управление несравненно лучше, чем его полное отсутствие». Поэтому христианский долг жертвенности и любви требовал сохранения британской власти в Индии. Без власти «белых сахибов» древняя страна снова вернется к варварству и анархии. Англичане смогут уйти из Индии исключительно ради ее, но не ради своих интересов. Сили не считал, что британцы имели право управлять суб-империей только на основе «расового превосходства», не проводя реформ и не улучшая положения местного населения [9. Р. 151–152].
Для Сили британская «цивилизаторская миссия» являлась главным аргументом, обосновывающим возможность сочетания демократии в Великобритании и «деспотизма» в Индии. За свою многотысячелетнюю историю эта страна управлялась только авторитарными правителями, и поэтому англичане не могли мгновенно внедрить в ней достижения современной западной демократии и рыночной экономики. Благо Индии под властью англичан заключалась пока еще не в достижении гражданской свободы, а только в избавлении от войн, насилия и грабежей. По мнению историка, британская власть должна быть ориентирована на интересы не местной традиционной аристократии, а мелких крестьян-землевладельцев, ремесленников и торговцев, то есть большинства населения. Британцы не должны уходить, пока индийцы не начнут самостоятельную политическую жизнь. Сили считал, что «в политике есть благо кроме свободы, например, национальность и цивилизация... Правительства, не дающие свободы, ценны и благоприятны для достижения упомянутых целей» [9. Р. 185].
Сили хорошо понимал закономерности цикличности имперского развития, подчеркивая исторические и хронологические пределы британской власти в Южной Азии. Когда кругозор индийцев расширится за пределы их деревенских общин и каст, когда они прекратят пассивно подчиняться государственным чиновникам и ощутят их зависимость от своей воли, тогда вся Индия ощутит себя «завоеванной страной», начнется национальное сопротивление и британская власть станет невозможной. Тогда «сахибы» уйдут так же естественно, как и пришли.
Сили не думал, что только европейские расы способны создать национальные демократические государства, что только они достойны гражданской свободы и гарантированных прав человека. На протяжении всемирной истории азиаты длительное время не уступали европейцам в потенциале социальной эволюции, политического и экономического развития. Сили полагал, что национальные европейские государства XIX в. стали наиболее совершенными формами политической организации в истории человечества, но такое положение не останется вечным и неизменным. Индия имеет все шансы достичь подобной «зрелости» на шкале прогресса, и тогда «цивилизаторская миссия» Великобритании автоматически завершится. После этого Индия превратится в полноценное суверенное государство, войдя полноправным членом в единую семью народов.
Выводы
Британская экспансия развивалась в XVIII — первой половине XIX вв. в восходящей фазе имперского цикла на основании эффективного использования индустриальных технологий при повышении эффективности институтов правового государства, парламентской демократии и рыночной экономики. При всех военных издержках и политических кризисах имперская элита была в состоянии проводить эффективные реформы, обеспечивать высокий уровень вертикальной и горизонтальной социальной мобильности, развивать университетское образование, повышая качество административного персонала как в метрополии, так и в колониях. В ходе экспансии военно-политический и экономический империализм трансформировался в культурный комплекс западного доминирования.
Британцы прошли долгий путь от пиратов-елизаветинцев до носителей «бремени белого человека» Редьярда Киплинга. По мере дифференциации империи и совершенствования технологий косвенного контроля в методах экспансии и управления колониальной периферией ослабевало значение прямого физического насилия и усиливалась роль косвенного социального контроля. Этот процесс становился основой перехода от восходящей к нисходящей фазе имперского развития. Периферийные элиты успешно заимствовали экономические и военные достижения «сахибов», останавливая колониальную экспансию. Выравнивание уровней развития делало невозможным сохранение иерархической структуры имперской политической организации. Накануне I Мировой войны Британская империя достигла вершины развития, за которой неизбежно начинался упадок.
Литература
1. Богомолов С.А. Имперская идея в Великобритании в 70–80-е годы XIX века. Ульяновск: УлГУ, 2000.
2. Богомолов С.А. Государственное управление в империях: Великобритания и Россия в XVI–XIX веках. Ульяновск: УлГУ, 2007.
3. Ильин М.В. Слова и смыслы. Деспотия. Империя. Держава // Полис. 1994. № 2.
4. Каспэ С.И. Империя и модернизация: Общая модель и российская специфика. М.: РОССПЭН, 2001.
5. Лал Д. Похвала империи. Глобализация и порядок. М.: Новое издательство, 2010.
6. Мотыль А. Пути империй. Упадок, крах и возрождение имперских государств. М.: Московская школа политических исследований, 2004.
7. Парфенов И.Д. Колониальная экспансия Великобритании в последней трети XIX в. (Движущие силы, формы и методы). М.: Наука, 1991.
8. Перельман И.В. Формирование имперского самосознания: основные аспекты проблемы // Манускрипт. 2019. Т. 12. Вып. 3.
9. Сили Д.Р. Расширение Англии. СПб., 1903.
10. Эйзенштадт С.Н. О цивилизационных принципах в патримониальных, имперских и имперско-феодальных режимах // Сравнительное изучение цивилизаций. Хрестоматия. М.: Аспект-Пресс, 1998.
11. Bodelsen C.A. Studies in mid-victorian Imperialism. N.Y.: A. Knopf, 1925.
12. Boisen C. The Changing Moral Justification of Empire: From the Right to Colonize to the Obligation to Civilize // History of European Ideas. 2013. 39(3).
13. Cain P.J. Capitalism, Aristocracy and Empire: Some «Classical» Theories of Imperialism Revisited // The Journal of Imperial and Commonwealth History. 2007. 35(1).
14. Cain P.J. Character «ordered liberty» and the Mission to Civilize: British Moral Justification of Empire, 1870–1914 // The Journal of Imperial and Commonwealth History. 2012. 40(4).
15. Faber R. The Vision and the Need: Late Victorian Imperialist Aims. L.: Faber & Faber, 1966.
16. Koebner R., Schmidt H. Imperialism. The story and significance of a Political Word. Cambridge: Cambridge University Press, 1964.
17. Parsons T. H. The Rule of Empires: Those Who Built Them, Those Who Ended Them, and Why They always Fail. Oxford & New York, 2010.
18. Pestana C.G. Protestant Empire: Religion and the Making of The British Atlantic World. Philadelphia: University of Pennsylvania Press, 2009.
19. Porter A.N. «Gentlemanly capitalism» and Empire: The British experience since 1750? // The Journal of Imperial and Commonwealth history. 1990. 18(3).
20. Stoler A.L., McGranahan C. M. Refiguring Imperial Terrains // Ab Imperio. 2006. No 2.
21. Wormell D. Sir John Seeley and the uses of history. Cambridge: Cambridge Univercity Press, 1980.
Ранний опыт государственного строительства большевиков и Конституция РСФСР 1918 года
7
