1
Вопросы трансформации похоронного обряда второй половины XIX века не был должным образом рассмотрен в работах современных ученых. В данной статье проанализирован похоронный обряд, который проводился на территории Рязанской губернии в пореформенную эпоху, остатки языческих традиций и их постепенная трансформация.
Ритуалы, присущие предыдущим поколениям, детали и формы погребального обряда позволяют понять мировосприятие народа в рассматриваемое время. Каждая смена привычных форм отражает существенные сдвиги в сознании людей.
Вопросами традиционной культуры крестьянства, в частности похоронным обрядом на территории Европейской части России занимались многие историки, этнографы, среди которых можно выделить Д.К. Зеленина, А.А. Котляревского, В.И. Гуляева, В.С. Ольховского [3, 4, 6]. Особый акцент необходимо сделать на исследования, детально рассматривающие языческую культуру славян, что важно для понимания похоронной обрядности в более поздние века. Одним из крупнейших специалистов в этой сфере является Б.А. Рыбаков [9]. Отметим, что сегодня большое количество работ, посвященных погребальной традиции, рассматривают ее на территории Средней Азии, Кавказа, Сибири и др., обходят стороной Европейскую часть России.
Прежде всего следует выделить этапы похоронного обряда:
- подготовка покойника: родственники или близкие люди одевают и омывают умершего;
- создание гроба (домовины);
- нахождение гроба с новопреставленным в «красном углу»;
- отпевание и сопровождение тела до кладбища;
- погребение;
- поминки.
Анализировать этапы погребального обряда и сопутствующих ему действий надо с того времени, когда человек тяжело болел, но еще был жив. Этот период также имеет ряд особенностей
Во-первых, чаще всего, умирающий человек лежал не на постели, а на соломенной подстилке. По русским представлениям, крестьянин должен окончить свою жизнь на соломе. Существовало поверье, что если человек умирает на пуховой подушке, то каждое перо служит причиной его мук в загробном мире [4. C.125]. Сегодня сложно понять, какая мысль создала этот обычай и представление народа об уходе человека из жизни, но его распространение и строгое соблюдение говорят о его значимости. Возможно, это связано с земледельческими ритуалами. Не исключена вероятность, что это представление возникло и на основе практических соображений, т.к. в случае смерти на пуховой подушке ее необходимо было выбросить или отнести в курятник для очищения пением петуха, а этот предмет быта был относительно дорогим.
Во-вторых, в Центральной России перед смертью человека было принято одевать в чистую одежду и обмывать. Народ верил, что умерший на том свете появлялся в той самой одежде, в которой он скончался. Поскольку уловить момент смерти, вовремя обмыть и одеть человека трудно, появился обычай — обмывать уже мертвого [4. C.150]. На территории Зарайского уезда Рязанской губернии тело омывали, пока оно не остыло или, согласно древним обычаям, за полчаса до смерти [10. C.138]. В разных местностях есть локальные расхождения в деталях этой традиции. Так, на некоторых территориях Рязанской губернии покойника должны были обмывать вдовы, в Кадникове мужчину обмывали мужчины [10. C.7], в Пронске — пожилая женщина, «небрезгливая». В Скопинском уезде Рязанской губернии обмывание и переодевание покойного совершали специальные бабки. Надевали одежду, которую берегли со дня его свадьбы (белье, которое на нем было во время венчания, на другой день снималось и убиралось до дня его смерти).
Затем его обували в чистые новые лапти — в знак того, что всю жизнь он в них прожил и как собственное его творение. Из этнографических сведений Ф.В. Селезнева мы встречаем иное объяснение наличия лаптей на покойнике: это обувь «безгрешная», сделанная без пролития крови животного [10. C.7]. В большинстве случаев «смертную одежду» многие старики шили себе сами заранее и надевали ее перед большими праздниками, в сильную грозу и т.д.: «[Тетя Анюта] …Сама шила похоронную одежду для себя… Когда-то, рассказывая о своей болезненности, говорила, сколько она износила платья, заготовленного на смерть…» [12]. Одежда эта в большинстве случаев белая. Если же ее шили на покойника, то все швы делали не как обычно, а так, чтобы острие иголки было направлено от шьющего в сторону умершего. Кое-где даже шили левой рукой. Если надо снять с покойника рубашку, ее разрывали [4. C.300]. Наличие савана также указывает на связь с языческим прошлым. Это объясняется тем, что «смертное платье», саван или верхняя длинная рубаха, которая у Куявских поляков и кашебов называется «zglo», указывает на обычай трупосожжения [6. C.210].
Кроме этого, в гроб мужа жена могла положить гребень и мыло [13. C.115]. В начале-середине XIX века вместе с покойником клали бутылку водки и два-три блина (подобный обычай стал выходить из употребления во второй половине XIX века). Предположительно, подобные действия крестьян направлены на удовлетворение загробных потребностей, которые, по понятиям языческого прошлого, не отличались от потребностей земной жизни: веря, что покойник продолжает жизнь, люди часто снабжали его всем необходимым как для того, чтобы он мог беспрепятственно и нетрудно совершить далекий путь и достигнуть страны отцов, так и для того, чтобы он не чувствовал нужды и лишений [6. C.208].
2
В приготовлении покойного есть еще несколько особенностей. Одна из них — нестриженные ногти. Согласно представлениям крестьянского населения, ногти нужны покойнику, чтобы с их помощью он легче мог взобраться на крутую гору, где стоит рай [6. C.212]. Это древнее убеждение, которое ко второй половине XIX столетия начинает забываться и редко встречается на территории Рязанской губернии.
Вместе с умершим в гроб могли помещаться деньги: «…глаза насильно закрывают, накладывая на них тяжелые монеты…» [7]. Этот обычай имеет ряд локальных расхождений. В некоторых местностях Рязанской губернии происходил откуп могилы, когда во время погребения в нее бросали деньги. По убеждениям сельских жителей это делается для того, чтобы «лежать ему [покойнику] там было покойно». Подобная традиция имеет очень древние корни.
Славяне всегда следили за тем, чтобы умерший был снабжен платком и монетой. Первый могли повязывать на шее или помещать за пояс, в более позднее время бытовал обычай платком подвязывать челюсть. «Платок» (головное покрытие) в древнерусском языке — «платъ», что обозначает кусок материи и имеет один корень со словом «плата». В безденежный период отдельные лоскуты выполняли роль денег. В старобелорусском словаре слово «платъ» имеет значение «холст, обрезок ткани» и «падатак» или налог. Монета имела такое же назначение, что и платок и предназначалась как плата проводнику, небесному перевозчику, который переправляет душу через великий поток или воздушное море. В этой связи можно сделать вывод о том, что платок — более древняя форма платы проводнику за перевоз души. Предположительно после того, как значение платка в виде платы было утрачено, люди продолжали снабжать им покойника параллельно с зарождающейся традицией класть деньги, что привело к одновременному использованию этих атрибутов.
За телом умершего выносились солома, на которой человек умер, и горшок, из которого обмывали тело покойника. Он бросался в ближней лощине или на перекрестке дорог [10. C.7].
В Скопинском уезде после надевания на покойника одежды завязывали ноги, закрывали глаза, а под бороду укладывали платок, чтобы не открывался рот до момента его погребения. Одевать верхнюю одежду на покойника не полагалось, кроме сшитого из миткаля савана и покрова.
После смерти следовала многоступенчатая обрядность со множеством суеверий, которые были характерны для крестьянского населения.
Существовал обычай ставить кружку с водой в доме, где умер человек. В с. Дединово Зарайского уезда после смерти около постели на стол ставили стакан или другую посуду с водой, чтобы душа могла по выходе из тела омыться. В другом приокском селе — Белоомуте, — когда кто-либо из крестьян умирал, на подоконник ставили стакан с водой и клали ложку. Существовало поверье, что если при «отходе» стоит вода на окне, то умирающий будет меньше мучиться; ложку клали, чтобы ангел, которому поручено взять душу, обмыл ее, когда она выйдет из тела. В том же самом уезде вместе с чашкой, куда налита вода, часто клали рядом блин, чтобы душа обмылась и подкрепилась для перехода из временной жизни в вечную [10. C.8].
В двух на первый взгляд похожих обычаях мы замечаем существенное различие в деталях. В первом случае стакан с водой ставили рядом с телом уже умершего человека; во втором еще живого. Действия, по совершаемые душой после «отхода» из тела, также различны. В с. Дединово душа омывается самостоятельно, в с. Белоомут душу омывает ангел с помощью ложки. Подобный обычай не ограничивается приокскими селами, а выходит далеко за рамки Рязанской губернии.
Для определения языческих основ данной традиции необходимо выделить реперные точки данных сюжетов: 1) душа, которая отлетает на небо; 2) ангел, который провожает душу; 3) наличие воды; 4) сопутствующая еда.
1) Подобные представления о душе имели место в верованиях славян-язычников. Само слово «душа», в дохристианский период, наделялось смыслом как нечто «отдельного от тела». Слово идет от древнеарийского корня dhu=agitare: посредством образовательного суффикса «х» происходит «дух», в женской форме — «дуjа» и отсюда, с переменной гортанной в шипящую, — душа = слово в слово движущая [ся], летящая. В древнеславянском языке слово имеет конкретный смысл дыхания, жизненного ветра, в остальных случаях слово сохранило материальный смысл преимущественно при описании кончины: человек испускает дух, выпускает душу, душа выходит, улетает, выскакивает из тела, душа не на месте и т.д. Душа человека — существо небольшое и, подобно птице- женского рода: все славянские наречия преимущественно называют ее уменьшительно-ласкательными именами: душки, душницы, душечки; она не видима для глаз смертного. По древним воззрениям, душу усопшего представляют в виде огня или огненного существа (молнии) [6. C.188].
Согласно представлениям древних славян, душа пребывала во время жизни человека в его груди или горле, выходила через рот, отсюда в древнеславянском языке горло иногда называется «душник». При отходе души славяне-язычники представляли, что души отлетали в надземную воздушную сферу [6. C. 192].
Вера в то, что души, оставившие тело, улетют на небо, начала развиваться приблизительно в середине II тысячелетия до н.э., когда на смену ингумации (захоронение человека в землю с трупоположением в виде эмбриона) приходит кремация. Эта идея тоже связана с представлениями о жизненной силе, ее неистребимости и вечности. Небо — место, куда души умерших попадали вместе с дымом погребального костра. Идея неба, заселения его душами своих предков, появляется в эпоху усиления земледельческого сектора хозяйства и, очевидно, связана с той несравненно возросшей ролью неба, небесной влаги, которая характерна для всего земледельческого периода.
Ингумация и кремация у древних народов имели сакральное основание. Захоронение предков в земле могло означать, что они, во-первых, охраняют земельные угодья племени («священная земля предков»), а во-вторых, способствуют рождающей силе земли. Небо в расчет не принималось. При трупосожжении же отчетливо проступает новая идея душ предков, которые должны находиться где-то в среднем небе, и, очевидно, содействовать всем небесным операциям (дождь, снег, туман) на благо оставшимся на земле потомкам. После обряда сожжения славянин повторял все то, что делалось на протяжении тысячи лет: он хоронил прах умершего в родной земле и тем самым обеспечивал себе все те магические преимущества, которые были присущи и простой ингумации [9. C.74]. В этом плане кремация была наиболее рациональна, так как душа предка помогала не только на небе, но и под землей.
Таким образом, устоявшаяся вера народа в душу и ее место вечной жизни складывалась на протяжении многих тысяч лет, начиная с дохристианского периода, и до XIX века она доходит практически без изменений. Минимальная корректировка в уточнении деталей о душе происходит под влиянием греко-христианской церкви, но в ее основе лежат языческие представления.
2) Сопровождающий душу покойного ангел — персонаж, который присутствовал в языческий период и представлял собой некоего проводника, который сопровождает умершего человека на этом трудном пути и водворяет его на месте [6. C.204]. У Чехова он именовался Водцой [2. C.806]. Подобная деталь присутствовала у всех славянских народов. Во второй половине XIX века данный персонаж заменялся на ангела под влиянием христианской религии.
3) Ранние славянские предания связывают души с водой, поэтому замечаем ее наличие при совершении предпогребальных и погребальных ритуалов.
4) Наличие еды первоначально объяснялось тем, что душа, которая вышла из тела, до исполнения погребального обряда и даже после него возвращается в дом, поэтому ставят кружку и блин (хлеб) для ее прокорма. Такой же обычай бытовал у сербов.
По выносе умершего из дома там тщательно моют пол и все предметы, с которыми покойник соприкасался перед смертью. После обмывания покойника и чесания его волос посуду, из которой его обмывали, и гребешок, которым его чесали, выкидывают из дома [10. C.8]. Несмотря на твердое убеждение в существовании загробного мира, понятие «смерть» наделялось крайне мрачными представлениями. Она знаменовалась губительным влиянием: все, чего она коснулась, несет следы гибели и поэтому требует уничтожения или очищения, что объясняет действие крестьян в случае смерти человека [6. C.193].
3
В Зарайском уезде, как и на многих территориях, умершего сопровождали родные с воплями и слезами (из дома до церкви и от церкви до могилы). Плач бывал горький и слезы нелицемерны, при этом также бывали разные причитания, которые представляли особый вид поэтических произведений в народной культуре [10. C.7]. Своим происхождением они обязаны исключительно женщинам, которые являлись их единственными составительницами. Поводом к их составлению являлось какое-нибудь горе или несчастье, например, смерть родственника, уход сына или мужа в солдаты и т.п. Причитания русского народа в своем развитии пережили два периода: языческий и христианский. Причитания, которые возникли на базе языческих представлений, выражали мифическое сознание и отличались более эпическим характером. Распространявшееся христианство привнесло новые воззрения на жизнь и смерть, изменив содержание причитаний. Но они изменялись не сразу. «Плакальщицы» или «вопельницы» долгое время оставались носителями древних причитаний [12. C.98].
Женщины на причитания обращали серьезное внимание: в них они видели способ вызывания души человека. Процессом долгого причитания женщины показывали или то, что они слишком убиты горем, если несчастье касается непосредственно их, или что они обладают добрыми, отзывчивыми к бедствиям других сердцами, если оплакивали горе своих родных. Поэтому с давних времен вошло в обычай слушать, как причитают в горе их знакомые. Причитания составляются в то время, когда женщина, пережившая первое поражающее впечатление, сознает величину постигшего ее горя и ясно представляет всю тяжесть своего положения. Поэтому женщины обычно причитали о смерти только близких родных и притом таких, утрата которых вела к падению благосостояния их семейств. Плакали по отцу, матери, муже, брате, сестре; часто плакали по дяде с теткой, если они оказывали племянникам или племянницам, в случае их сиротства, родительское попечение. Но по незамужним дочерям, особенно если их много в какой-то семье, никогда не плачут. Они, кроме хлопот и забот о себе, родителям ничего не доставляли, и смерть их — «милость Божия».
Каждое причитание изображало, какое значение имел умерший; все же причитания представляли оценку всех членов семьи. Так, отец изображался кормильцем, хозяином дома; мать — воспитательница детей; сын — надежда семейства. Дочь — бесполезное существо в семье, и крестьянские женщины говорили, что «по ней не знаешь, что и причитать» [12. C.102]. В начале XIX века в Зарайском уезде крестьянки также сопровождали причитаниями бывших владельцев [10. C.7].
Профессиональных плакальщиц в сс. Верхний и Нижний Белоомут, Ловцы, а также Дединово не было. Однако, если мать, например, не умела «вопить» над умершим сыном, она просила сделать это соседку. Для причитания подобных существовало несколько названий: «плач», «вопь» и «причитания». Пример причитаний матери над умершим сыном, записанные в с. Белоомут:
«Святы ты мой белый (имя), /Дитя ты мое сладкое, /Дитя ты мое ненаглядной! /Куды ты, мое дитятко, /Уходишь от нас, отправляешься, / В какую путину-дороженьку? /В какую дальнюю сторонушку /От нас ты наряжаешься?/ Ни с родимым боженькой,/Ни с родимой маменькой/ Не думал ты, не советовался,/ И с нами ты не простился./ Что горькая кукушка безгнездная/ Век буду куковать-плакать,/ День и ночь лить слезы горькия/ Иль тебя мое дитятко,/ Мы мало ласкали, гулибили?/ Иль тебя, чадо сладкое,/ Мы много нуждали горем?/ И за то же на нас, дитятко, /Распрогневался, обиделся-то?/ Ведь бывало, на мои речи/ Ответишь, отзовешься,/ А теперь, как я ни увиваюся,/ Вокруг тебя, мне дитятко,/ Но ни словечка одинаго/ Та не скажешь, не вымолвишь/ И не выглянешь на нас очами ясными./ Родимый ты мой батюшка,/ Родимая моя матушка,/ Встречайте вы горя дорого,/ Своего внука родного/ Что (имя, отчество)./ Молодешенек он, дитятко,/ Вдруг собрался, снарядился к вам./ Что на веки то вечные/ Горе горькое тут мыкати/ Да об дитятке сокрушаться-плакати/ До сырой до могилушки» [5].
С небольшими изменениями в стихах, касающихся действующих лиц, упоминаемых в причитании, то же произносится женой над могилой мужа и детьми над могилой родителей.
Потеря близкого человека не могла оставить равнодушным его друзей и родственников. Это понимала церковь, но чрезмерное выражения горя вступало в противоречие с христианским учением, воспринимавшим смерть как конец земных страданий, и священники уличали своих прихожан в плохом понимании идеи царства Божия. В этой связи можно утверждать, что наличие причитаний на похоронах также есть остаток языческого начала в сознании крестьянского населения, т.к. язычество считало смерть не избавлением от грехов, а утратой радостей жизни. Согласно запискам Д. Флетчера, усопшего спрашивали, чего ему не доставало в этом мире и зачем он умер [2. C.157]. Это подтверждается строчками из рязанских причитаний: «…Мы мало ласкали, голубили? Иль много нуждали горем…». Данная форма сохранилась во второй половине XIX века и дошла до начала XX столетия.
После погребения умершего провожавшие покойника садились на могилу, ели и пили водку [13. C.115], или церковный причт и родные приходили в дом покойника, пели литию по умершим, поминали сначала кануном и блинами, потом устраивался обед с угощениями и вином [1, 7]. В некоторых регионах России первая форма поминования, при которой родственники собираются на могиле умершего, сохранилась по сей день. Более распространена вторая форма поминок, которая проходит в доме покойного. Традиция собираться на поминальный обед имеет глубокие корни. Совершение поминовений по усопшим было известно еще в стадии ранней истории на востоке, где после сожжения тела покойника родные и друзья заключали печальный обряд веселым угощеньем. Подобные действия были распространены между греками и римлянами. Славяне праздновали над мертвыми тризну [11. C.119].
Поведение родственников и близких усопшего после похорон не отличались приверженностью христианским установлениям и явно противоречило представлениям церкви о необходимости умеренной печали. Петрей де Ерлезунд (шведский дипломат, путешественник и мемуарист), оказавшийся в России в начале XVII века, отмечал один из элементов траурного ритуала: «… идут домой, веселятся и радуются в память усопшего, тоже делают и на третий день после похорон, также на девятый и двадцатый день». Некоторые поминальщики столь усердно провожали умершего в последний путь, что и сами отправлялись вслед за ним.
Первый поминальный пир, судя по археологическим данным, вплоть до XVI века мог совершаться прямо на могиле (как было отмечено выше). Третий, девятый и двадцатый дни отмечали этапы удаления умершего из мира живых и предполагали проведение специальных поминальных обрядов, некоторые из которых проводятся и по сей день 2. C.158]. По умершим самые усердные из крестьян просили служить несколько заупокойных литургий, но бывало и то, что, похоронив умершего, быстро о нем забывали [10. C.7].
Во второй половине XIX века в случае смерти человека от заразной болезни (холера, тиф, сифилис и пр.) вся обрядовая составляющая уходила на второй план. Постановление о мерах по предупреждению и прекращению заразных болезней запрещало проносить на кладбище по улицам покойников в открытых гробах, если известно, что они умерли от заразной болезни. Также во избежание заразы не следует прикасаться к умершим [8].
* * *
Таким образом, погребальный обряд, который бытовал во второй половине XIX века в крестьянской среде, сохранял архаические черты. Многие из похоронных ритуалов сохранили языческие элементы вплоть до XX-XXI веков, что подтверждает тезис Д.К. Зеленина о похоронном обряде как наименее подверженном трансформационным тенденциям.
Литература
1. Брокгауз Ф.А., Ефрон И.А. Энциклопедический словарь. Том VIА. СПб: Семеновская Типолитография, 1892.
2. Грузнова Е.Б. Похоронные обычаи на Руси в конце XV-XVI вв.// Вестник Санкт-Петербургского университета. Сер.2. Вып.3. СПб.: СПбГУ, 2005.
3. Гуляев В.И., Ольховский B.C. Погребальные памятники и погребальная обрядность: проблемы анализа и интерпретации// Погребальный обряд. Реконструкция и интерпретация древних идеологических представлений. М.: «Восточная литература». 1999.
4. Зеленин Д.К. Восточнославянская этнография. М.: «Наука», 1991.
5. Кликуши. Клады. Вера в колдунов и знахарей. Суеверия и обряды. Поверья разные суеверные средства. Лечение болезней. Отношение к церкви и религии. // АРЭМ Ф.7. Оп.1. Д.1453. Л.28.
6. Котляревский А.А. О погребальных обычаях языческих славян. М.: К.А. Попов, 1868.
7. Мендельсон Н. Личные отношения. Общинное владение. Артели. Воззрения на природу. Демонология. Колдуны. Знахари. Суеверия. Отношения к церкви и религии. Праздники. Язык. // АРЭМ. Ф.7. Оп.1. Д.1446. Л. 17-18.
8. Обязательные постановления для жителей Зарайского уезда о мерах к предупреждению и прекращению повальных и заразительных болезней. Изданные Зарайским Уездным Земским Собранием 1879 года. Рязань: Тип. Н.В. Любомудрова, 1912.
9. Рыбаков Б.А. Язычество древней Руси. М.: Наука, 1987.
10. Селезнев Ф.В. Этнографические сведения о Рязанской губернии: Народные юридические обычаи, существующие в Зарайском уезде Рязанской губернии, собранные действительным членом Статистического комитета священником Селезнёвым. Рязань: Рязан.стат.ком., 1871.
11. Терещенко А.В. Быт русскаго народа. Ч.3. СПб.: тип. Министерства внутренних дел, 1848.
12. Успенский Д.И. Похоронные причитания. // Этнографическое обозрение. Издание этнографического отдела Императорского общества любителей Естествознания, антропологии и этнографии, состоящего при Московском Университете №2-3. Под ред. Н.А. Янчука. М.: т-во Скороп. А.А. Левенсон, 1892.
13. Харузин Н. Сборник сведений для изучения быта крестьянского населения России. Вып 2. М.: Т-во Скоропечатни А.А. Левенсон, 1890.
14. Щетинина А.С. Нематериальное культурное наследие Рязанского края. Похоронный обряд с. Лопатино Скопинского района. Режим доступа: http://cnt-ryazan.ru/nematerialnoe-kulturnoe-nasledie-ryazanskogo-kraya.html [Дата обращения: 01.05.2025].
Литература
Ранний опыт государственного строительства большевиков и Конституция РСФСР 1918 года
7
