Ранний опыт государственного строительства большевиков и Конституция РСФСР 1918 года
7
25263
|
Официальные извинения
972
104823
|
Становление корпоративизма в современной России. Угрозы и возможности
239
84396
Государственная стабильность в системе сдерживания вызовов государственной безопасности. Часть I 0
13
Государственная стабильность в системе сдерживания вызовов государственной безопасности: институциональная логика и эмпирическая оценка стратегии Российской Федерации по противодействию «цветным революциям» в период 2014–2025 годов. Часть I. Социологический анализ вызовов государственной безопасности Феномен «цветных революций», при которых политический режим меняется широкомасштабной социальной мобилизацией и вмешательством внешних акторов вне рамок конституционно установленных процедур, неоднократно фиксировался на постсоветском пространстве, в Центральной и Восточной Европе с начала XXI века и стал объектом пристального изучения. Так, резкая смена власти на Украине в 2014 году побудила Россию обозначить вызов подобных нетрадиционных политических трансформаций в качестве ключевого направления стратегии государственной безопасности, инициировав на этой основе комплекс мер внутреннего социального контроля и внешнеполитического стратегического противодействия, направленных на недопущение «цветной революции» внутри страны и предотвращение их в соседних государствах. Институциональная логика российской стратегии противодействия «цветным революциям» и ее практические следствия еще не подвергались всестороннему научному анализу и системной оценке. Настоящая статья, опираясь на теоретико-методологический синтез социологического институционализма и теории общественных движений, осуществляет концептуальное разграничение и точную идентификацию понятий «цветная революция» и «мирная эволюция», раскрывает стратегические механизмы и институциональные практики российского государства в контексте противодействия нетрадиционным формам политических трансформаций. Это позволяет преодолеть разрыв между внешними вызовами и внутренней социальной динамикой, выявляя структурные противоречия между императивами обеспечения государственной безопасности и потенциалом социальной мобилизации. Посредством историко-сравнительного анализа российская стратегия противодействия «цветным революциям» рассматривается сквозь призму исторической преемственности политических практик до и после развала СССР с целью проверки теоретических гипотез и выявления институциональной логики формирования механизма сдерживания. Метод системного анализа политического дискурса применяется для изучения официальных нарративов и идеологического конструирования дискурса безопасности России, раскрывая механизмы взаимодействия между институционализированным контролем и социальной мобилизацией противодействия. Наконец, институциональный дизайн и применение политических инструментов российской стратегии противодействия «цветным революциям» с 2014 года подвергаются эмпирической проверке на конкретных примерах, позволяя подтвердить теоретические положения исследования. В современной России сложилась триединая модель управления государственной безопасностью, характеризующаяся высоким уровнем централизации политической власти, институционализированной идеологической мобилизацией и строгим регулированием социальных взаимодействий. В рамках такой сдерживающей институциональной среды политическая ситуация поддерживается на стабильном уровне, а стратегическая поддержка союзных государств позволяет предотвращать распространение «цветных революций», способных негативно повлиять на национальные интересы России в сопредельных регионах. Вместе с тем высокоцентрализованная управленческая модель сопряжена с рядом потенциальных негативных последствий, среди которых чрезмерная концентрация исполнительных полномочий, институциональная ригидность механизмов управления и возрастающая вероятность вовлечения в геополитические конфликты. В долгосрочной перспективе институциональная эффективность текущей российской стратегии противодействия «цветным революциям» остается неопределенной. В связи с этим ключевой задачей современных социологических исследований является выявление условий достижения динамического институционального равновесия между требованиями государственной безопасности и необходимостью сохранения устойчивости социального управления.
Смена политического режима, обозначаемая в политической социологии термином «цветная революция», — особый тип политического процесса, при котором свержение политического строя осуществляется посредством общественной мобилизации, сопровождающейся организованными уличными протестами и гражданским неповиновением. Формирование данного понятия связано с серией масштабных протестных движений, охвативших ряд государств Центральной и Восточной Европы, а также постсоветского пространства в начале XXI столетия. Наиболее репрезентативные примеры — «революция роз» в Грузии 2003, «оранжевая революция» на Украине 2004 года и последующее распространение аналогичных форм политического протеста в этом регионе, а также события «арабской весны» 2011 года. С позиций социологического институционализма возникновение подобных протестных явлений определяется наличием структурных противоречий в политической и экономической системах, в частности, хроническими нарушениями демократических процедур во время электоральных циклов, коррупцией государственной бюрократии, усилением социальной поляризации населения. В результате экономического роста и модернизационных преобразований обостряется относительная депривация отдельных социальных групп, формируя предпосылки для значительных протестных акций, направленных на смену политического режима [15]. Обозначенные выше структурные противоречия стали одной из фундаментальных институциональных предпосылок усиления рисков «цветных революций». Поскольку подобные формы смены политического режима осуществляются в обход конституционно закрепленных процедур передачи власти, они квалифицируются в литературе как «нетрадиционные способы» смены режима. Вместе с тем в международном академическом сообществе сохраняется неопределенность в отношении сфер применения и смысловых коннотаций терминов «цветная революция» и «мирная эволюция». Это делает необходимым разграничить указанные понятия на основе интеграции методов социологического институционализма и теории социальных движений, что важно как для теоретического осмысления, так и для прикладного анализа. Так, под «цветной революцией» понимается специфический тип нетрадиционной смены политического режима, реализуемой посредством организованного социального движения, участники которого в короткие сроки добиваются устранения действующего режима или существенного трансформации институциональной структуры посредством значительной социальной мобилизации и протестной активности. Сущностная характеристика «цветной революции» — особый тип политического конфликта, реализующегося в киберпространстве посредством структурного синергетического взаимодействия информационной, когнитивной и социальной сфер. Используя внутренние социальные противоречия и недостатки в системе управления страны-мишени, внешние силы посредством системного вмешательства и стратегических манипуляций достигают быстрой и, как правило, аномальной трансформации ее политических институтов и структур управления [5]. Отличительная особенность процесса — преимущественная опора на внеинституциональные ресурсы социальной мобилизации, прежде всего, сетевые технологии, неформальные каналы распространения информации и социально-психологические механизмы коллективного действия, что позволяет в сжатые сроки организовать общественные силы и добиться политических целей ненасильственным путем за пределами институциональной системы. С точки зрения логики общественной мобилизации, раскрытой К. Марксом в работе «Восемнадцатое брюмера Луи Бонапарта», «цветные революции» демонстрируют прорывные характеристики коллективного действия и выражают глубокое структурное противоречие между существующими институциональными механизмами и объективными потребностями социального эволюции. Среди их общих закономерностей — стремительный рост социальной мобилизации, четкая артикуляция и концентрация политических требований, быстрое формирование и расширение неформальных мобилизационных сетей. Концепция «мирной эволюции» сформировалась в контексте институциональной конкуренции социалистического и капиталистического лагерей в период холодной войны и была теоретически обоснована такими западными стратегами и политологами, как Дж.Кеннан и Джон Даллес. Институциональная трансформация реализуется через длительное и поэтапное изменение общественного сознания и культурной среды, что в перспективе создает необходимые предпосылки для фундаментального трансформации социально-политической структуры страны-мишени [16]. Хотя с позиции социологического анализа институциональных трансформаций «мирная эволюция» и «цветная революция» объединяются отсутствием прямого силового противостояния или открытого военного конфликта, между ними существует принципиальное различие в структурной логике социальных трансформаций. Так, сущностная характеристика «мирной эволюции» — постепенное ненасильственное подтачивание институциональных основ политического режима страны-мишени социокультурным проникновением и последовательной идеологической интернализацией новых ценностных ориентиров и концептуальных моделей [7]. В сравнении с краткосрочным интенсивным режимом политического противодействия, характерным для «цветных революций», «мирная эволюция» реализуется длительной институциональной перестройкой, структурной трансформацией идеологической сферы и системы социальных ценностей страны-мишени. «Цветные революции» — краткосрочные и интенсивные всплески социального недовольства, выражающиеся в форме значительной неинституциональной социальной мобилизации и протестной активности. Яркий примером такого двойственного механизма — процесс развала социалистической системы в СССР и государствах Восточной Европы в конце 1980-х годов, где наряду с долгосрочным идеологическим проникновением и постепенной культурной трансформацией, свойственными «мирной эволюции», наблюдались и кратковременные, стремительные вспышки уличных протестов и социальных движений, типичных для «цветных революций». Таким образом, применение аналитических рамок социологического институционализма и теории социальных движений позволяет четко разграничить два рассматриваемых способа институциональных трансформаций: «цветная революция» ориентирована на краткосрочную высокоинтенсивную социальную мобилизацию и быстрое, централизованное высвобождение накопленного политического напряжения, а «мирная эволюция» — длительный, постепенный процесс трансформации социальной и культурной структуры в рамках существующей системы. Современные представители российского госаппарата и политической элиты проявляют выраженную чувствительность и настороженность по отношению к вызовам, связанным с «цветными революциями». В официальном политическом дискурсе им придается однозначно негативная интерпретация, причем сами они рассматриваются в качестве инструмента вмешательства внешних сил во внутренние дела страны. Доминирующая в российском официальном нарративе трактовка «цветных революций» сводится к их характеристике как «социальной инженерии» Запада, нацеленной на разрушение политических институтов России и других государств постсоветского пространства с изменением существующего геополитического порядка [20]. Восприятие «цветных революций» в качестве серьезного вызова государственной безопасности имеет двойственную природу. Во-первых, налицо обеспокоенность тем, что протесты в соседних государствах могут спровоцировать протесты и в самой России. Во-вторых, вызывает тревогу ослабление российского геополитического влияния из-за краха дружественных режимов и замены их прозападными в странах постсоветского пространства под воздействием «цветных революций». С украинского кризиса 2014 года предотвращение и сдерживание «цветных революций» стали одним из фундаментальных компонентов российской стратегии государственной безопасности [12]. В редакции Стратегии государственной безопасности Российской Федерации 2015 года впервые была официально сформулирована необходимость предотвращения инспирированных внешними силами «цветных революций», реализуемых посредством информационного противоборства и «экспорта демократии» как в самой России, так и в ее окружении. В обновленной версии Стратегии 2021 года также констатируется, что «цветные революции» превратились в ключевой элемент действий Запада по расширению геополитического и регионального влияния, став одним из инструментов гибридной войны против России. В Военной доктрине и Концепции внешней политики Российской Федерации задача недопущения смены политических режимов в соседних государствах, способной нанести ущерб национальным интересам России, определена в качестве одной из важнейших стратегических целей. В международном академическом сообществе сохраняются значительные расхождения относительно природы и причин «цветных революций». Особое место занимает точка зрения, разделяемая российским официальным дискурсом и представителями реалистической школы международных отношений, которые акцентируют внимание на внешних факторах и считают «цветные революции» ненасильственными формами смены политических режимов США и их западными союзниками путем финансового содействия, деятельности неправительственных организаций, формирования общественного мнения через медиа. Здесь «цветные революции» рассматриваются как новая разновидность геополитического вмешательства, что ведет к их отождествлению с государственными переворотами, спровоцированными внешними силами, и трактовке внутренней оппозиции и структур гражданского общества в качестве агентов иностранных государств. Соответственно, политическая реакция концентрируется на усилении институтов безопасности и механизмов идеологической защиты. Однако представители социологии и политологии, работающие в рамках теории социальных движений и демократических трансформаций, подчеркивают значимость внутренних предпосылок «цветных революций». По их мнению, причины масштабных протестов коренятся во внутренних структурных противоречиях, таких, как ослабление легитимности режима, распространение коррупции, стагнация социально-экономического эволюции, рост среднего класса и сопутствующие социокультурные трансформации. В русле теории гражданского неповиновения постулируется, что при росте внутреннего недовольства и наличии структурных возможностей для ненасильственной социальной мобилизации общественные акторы способны самостоятельно влиять на политический режим, добиваясь его трансформации или смены [13]. Иначе говоря, феномен «цветных революций» во многом вызван внутренними процессами политического участия и конкуренции за власть, а не сводится исключительно к реализации навязываемых извне сценариев. Первая методология недооценивает внутреннюю динамику автономных общественно-политических трансформаций, а вторая игнорирует значимость внешней геополитической среды. Финансовый монополистический капитализм, реализуя стратегию «умной силы», способствует виртуализации и финансиализации накопления капитала, порождая неконтролируемый рост финансовых деривативов и формирование экономических пузырей, а с ними и структурные кризисы. Неолиберальная экспансия США, усиливая фундаментальные противоречия капиталистической системы, способствует глобальной поляризации доходов и нарастанию социальной нестабильности, формируя экономическую основу «цветных революций». Неофашистские тенденции, индуцированные структурным кризисом капитализма и глобальной экспансией неолиберальной гегемонии, принимают псевдодемократические институциональные формы, которые усиливают экстремистский национализм, авторитарные практики и расистские идеологии. Описанные тенденции увеличивают риски международной напряженности, способствуя усилению неинституционализированной протестной активности, что осложняет нейтрализацию внешних угроз, на что направлена российская модель институционального управления. В основе данных процессов лежит фундаментальный кризис капитализма, вызванный перенакоплением капитала на фоне дефицита спроса. В краткосрочной перспективе финансовизация маскирует эти противоречия, но в периферийных экономиках ее последствия проявляются в виде мер жесткой бюджетной экономии и массового обесценивания активов, что усиливает социальную напряженность и создает предпосылки «цветных революций». Перераспределение доходов и индустриальная модернизация способствуют переходу модели обеспечения государственной безопасности от реактивного к проактивному типу. В западной научной литературе не сложилось единого подхода к механизмам и движущим силам «цветных революций». Часть исследователей подчеркивает определяющую роль структурных факторов и борьбы элит, доказывая, что протесты становятся устойчивыми лишь при наличии глубоких институциональных противоречий в рамках централизованных политических режимов, либо когда правящая элита терпит поражение на выборах, и традиционные механизмы мирной передачи власти оказываются недееспособными [17]. Другие исследователи сосредоточены на анализе механизмов транснационального распространения протестных движений. В рамках данной методологии утверждается, что внешняя поддержка Запада служит катализатором антиправительственных протестов в стране-мишени [11]. В рамках методологии, основанной на анализе вызовов государственной безопасности, исследователи рассматривают «цветные революции» как ключевое звено «гибридных войн». Методы их реализации носят скрытый характер, а потенциальный ущерб для политической стабильности и общественного порядка в государстве-мишени исключительно высок [4]. Данные теоретические расхождения подчеркивают многофакторный характер «цветных революций». Исходя из этого, в настоящем исследовании предпринята попытка интегрировать два аналитических измерения — внешние вызовы и внутренние мотивы, что позволяет сформулировать более целостную теоретическую схему и обеспечить глубокое объяснение внутренней логики российской политики. С одной стороны, признается значительная роль внешнего вмешательства, особенно в контексте стратегического соперничества великих держав. Продвижение так называемых демократических реформ США и их западными союзниками противоречит усилиям России по стабилизации союзных режимов, и «цветные революции» становятся формой международной политической конкуренции. С другой стороны, в настоящей работе подчеркивается необходимость анализа механизмов, с помощью которых правящие элиты России осуществляют политическое и административное сдерживание протестов, опираясь при этом на специфические особенности внутренней институциональной структуры и социальной динамики. Объединение этих двух уровней анализа позволяет более полно раскрыть теоретические основания и операционные механизмы стратегии российского государства.
В международных академических исследованиях 2014 год определяется как ключевой поворотный момент в эволюции российской стратегии государственной безопасности. В российском официальном дискурсе «цветную революцию» на Украине и свержение режима Януковича склонны интерпретировать как типичный пример реализованного по западной модели сценария «цветной революции» [21]. Как следствие, с 2014 года Россия активизировала стратегию превентивного противодействия «цветным революциям», отводя ей приоритетное место. Президент В.В. Путин неоднократно подчеркивал необходимость недопущения повторения внутриполитических сценариев, аналогичных украинскому, и отмечал, что Запад пытается влиять на внутриполитическую ситуацию в России при помощи внутренних посреднических («прокси») акторов [19]. В рамках противодействия угрозе «цветных революций» был значительно укреплен вертикальный характер исполнительной власти. С позиции институционального анализа «цветные революции» происходят при неустойчивой политической структуре и явном расколе элит. Поэтому российские власти предприняли ряд институциональных мер по усилению централизации власти и повышению сплоченности элитных групп. Это: 1) Внесение в Конституцию РФ поправок, продлевающих и перераспределяющих сроки президентских полномочий. 2) Институционализация реформ правительства и ужесточение контроля над институциональными механизмами, способными ограничивать президентские полномочия. 3) Усиление централизованного контроля над региональными элитами посредством прямого назначения глав регионов президентом и создания полномочных представительств президента в федеральных округах. 4) Системная реорганизация и интеграция внутренних войск, ранее входивших в состав МВД, созданием Росгвардии, находящейся в прямом подчинении президента, что повысило способность оперативно реагировать на социально-политические вызовы. Таким образом, Россия сформировала систему управления по принципу «сильный президент, слабый парламент и ограниченная оппозиция», при которой административные ресурсы и институциональная власть сосредоточены в руках президента и его окружения. Эта высокоцентрализованная модель повысила эффективность принятия решений и способность действовать в условиях кризисных ситуаций, минимизировав риск того, что «цветная революция» сможет использовать внутренние уязвимости политической структуры. Опыт белорусского политического кризиса 2020 года подтвердил важность институциональной структуры управления и способности государства к социальной мобилизации. Несмотря на серьезное давление на легитимность режима А. Лукашенко, его устойчивые позиции в элитных сетях и мощный институциональный ресурс позволили оперативно подавить протесты. Данный пример подтверждает институциональную эффективность стратегии высокоцентрализованного политического контроля, применяемой Россией в аналогичных социально-политических условиях, и подтверждает теоретическое положение настоящей работы о ключевой роли способности государства к управлению для обеспечения стабильности политического режима [1]. Высокоцентрализованная модель политического управления конструируется в российском официальном дискурсе как необходимое условие обеспечения стабильности. Политическая философия, на которую опирается российская официальная идеология, заключается в том, что демократическая система должна служить сохранению суверенитета, а также политической и социальной стабильности. В ядре этой модели — политическая легитимность, основанная на доверии населения верховной политической власти. Иными словами, пока президент способен поддерживать стабильный и прямой контакт с обществом, режим сохраняет внутреннюю устойчивость. По результатам исследований политических трансформаций стран Восточной Европы и постсоветского пространства конкретный институциональный дизайн (в частности, форма политической системы или избирательный механизм) не является решающим фактором, определяющим исход политических переходов, а представляет собой структурную репрезентацию интересов и баланса власти среди элитных групп на институциональном уровне. С позиции социологического институционализма институциональные трансформации — адаптивный процесс перестройки институтов, осуществляемый правящими элитами для устойчивости политического режима [2]. В частности, российская правящая элита осуществила комплекс системных мер деполитизации, направленных на маргинализацию оппозиционных субъектов, способных выступить катализатором «цветной революции», или их устранение из сферы легитимной политической активности. Если в западной либерально-демократической методологии такие практики квалифицируются как подавление политического диссидентства, то с позиции общей институциональной логики обеспечения государственной безопасности и поддержания социально-политической стабильности их необходимо трактовать в качестве объективно обусловленного и рационального институционального ответа на угрозу «цветных революций» как феномена институционализированной политической дестабилизации. С 2014 года российская власть наряду с применением силовых структур интенсифицировала институциональное строительство в идеологической сфере. Ключевой задачей стало обеспечение культурного суверенитета и формирование общественного сознания, способствующего сохранению государственной безопасности и социально-политической стабильности. Руководство страны осознает, что «цветные революции» задействуют категории демократических свобод, прав человека, борьбы с коррупцией и иные элементы западного либерально-демократического политического дискурса для завоевания социальной поддержки и расширения своей политической легитимности. Поэтому разработан комплекс институционализированных идеологических нарративов, направленных на нейтрализацию западных либерально-демократических ценностей и дискурсивных практик. Он фокусируется на традиционных культурных ценностях, патриотических общественно-политических ориентациях и принципе верховенства национального суверенитета, что обеспечивает укрепление политической идентичности власти и эффективно ограничивает потенциал внешних идеологических воздействий. Программы содействия демократии, реализуемые США и иными западными государствами через финансирование институтов наблюдения за выборами, эволюция организаций гражданского общества, медиапространства и правозащитных структур объективно способствуют укреплению оппозиционных сил в государствах-реципиентах, расширяют их возможности социальной мобилизации и самоорганизации, что повышает вероятность широкомасштабных протестов [18]. С учетом этого с 2014 года российское государство активизировало работу своей пропаганды по систематическому формированию национального кризисного сознания посредством распространения официально санкционированных структурированных политических нарративов об угрозе вмешательства западных стран через многообразные и централизованно контролируемые каналы. Финансируемые западными государствами неправительственные организации были определены в качестве внешних «агентов», целенаправленно размывающих национальную идентичность и традиционные культурные ценности России, что эффективно сокращает социальную мобилизационную базу «цветных революций». Российские официальные структуры активно используют реконструкцию коллективной исторической памяти путем систематической переоценки и освещения политического хаоса и социальных потрясений горбачевского и ельцинского периодов, представляя «цветную революцию» как угрозу развала страны. Это укрепляет общественный запрос на поддержание политической стабильности, социального порядка и структурной идентичности государства [24]. Кроме того, российское государство систематически ведет институционализированную идеологическую подготовку в системе школьного образования, в молодежных объединениях и религиозных организациях, которая базируется на патриотических установках и традиционных культурных ценностях. Параллельно с этим осуществляется централизованное финансирование и господдержка молодежных политических структур с использованием специализированных информационных интернет-ресурсов. Также проводится работа по ограничению влияния либеральной идеологии на молодежь, призванная усилить ее политическую социализацию и обеспечить принятие ею официального политического курса. Государство активно разрабатывает и продвигает идеологические нар-ративы, основанные на коллективной исторической памяти и цивилизационной специфике страны, используя их как эффективный инструмент формирования «мягкой силы». Так, проведена деидеологизированная национально-ориентированная переинтерпретация исторического значения победы СССР в Великой Отечественной войне 1941–1945 годов и советского вклада в социалистическое строительство: данные достижения представлены как общенациональное историческое достояние российской нации. Одновременно российские официальные представители в рамках официального дискурса подвергают критике США и другие западные страны за их попытки ослабления национально-исторической идентичности и культурного самосознания российского общества через «исторический нигилизм». Эта критика направлена на укрепление социальной базы национальной идентичности и повышение легитимности власти [14]. Одной из ключевых целей российской стратегии реализации указанного исторического нарратива является предотвращение формирования социальной и культурной среды «цветных революций». Российское руководство сознает, что США и их западные союзники используют исторические нарративы и экспорт ценностей как основные механизмы идеологической инфильтрации, оказывающие структурное воздействие на идеологические установки молодежи в государствах-мишенях. Поэтому предприняты меры по формированию институционального барьера в сфере общественного сознания с позиции обеспечения культурного суверенитета путем укрепления институционального контроля за интерпретацией собственной истории и культурного дискурса, что позволяет блокировать проникновение и распространение внешних ценностных ориентиров и идеологий. С 2016 года сформулирована четкая институционализированная система традиционных ценностей, базовыми компонентами которой выступают семейная этика, религиозные убеждения, патриотизм и коллективизм. Она официально инкорпорирована в институциональную структуру Стратегии государственной безопасности России с акцентированием структурной взаимосвязи между поддержанием традиционных культурных ценностей и обеспечением политической безопасности и стабильности государства [22]. В то же время осуществляется систематическое формирование институциональной среды, минимально благоприятной для «цветных революций», посредством мобилизации в сфере идеологии и строгого механизма информационного контроля. Это выражается в ограничении доступа к зарубежным медиаплатформам и предъявлении четких институциональных требований к отечественным медиа относительно соблюдения официальных политических нарративов. Эволюция современных политических конфликтов демонстрирует структурное доминирование информационно-медийных механизмов. Политические акторы активно используют институционально оформ-ленные медиаплатформы для систематической манипуляции когнитивными структурами общественного сознания и логикой коллективного действия для достижения конкретных политических задач. В результате медиапространство трансформируется в ключевое институциональное поле социальной мобилизации и организации коллективного действия [10]. Протестная мобилизация способна не только структурно усилить групповую поляризацию на уровне социальных отношений, но и ускорить трансформацию социальных идентичностей в идентичности политические. В ходе данного процесса происходит институционализация практик открытого выражения языка ненависти и враждебных установок по отношению к гетерогенным социальным группам, что особенно отчетливо проявляется в коммуникативном пространстве соцсетей и интернет-медиа [6]. Закрепление в общественном сознании политического нарратива, в рамках которого «цветные революции» квалифицируются как результат целенаправленных действий внешних сил, способных спровоцировать беспорядки и даже гражданское противостояние, снижает готовность населения участвовать в антиправительственных протестах. Исходя из базирования социальной мобилизации в «цветных революциях» на деятельности неправительственных и гражданских организаций, российское государство усилило контроль за последними посредством совершенствования законодательной базы и механизмов ее правоприменения. После развала СССР в России было широко представлено гражданское общество, финансируемое из западных источников, но с 2010 года российские органы власти все чаще рассматривают его организации как потенциальные инструменты внешнего воздействия, ужесточая контроль за ними. Ключевым элементом этой политики стал вступивший в силу в 2012 году и последовательно модифицируемый закон об «иностранных агентах», обязывающий некоммерческие организации, получающие зарубежное финансирование и занимающиеся политической деятельностью, проходить регистрацию с публичным указанием статуса иностранного агента. Данный закон стал ответом на протесты после выборов в Госдуму 2011 года, инициированных информацией о нарушениях, обнародованной рядом наблюдательных структур. Впоследствии эти события были квалифицированы как типичный случай внешней инфильтрации в гражданское общество, так как выяснилось, что указанные структуры финансировались американскими агентствами. С этого периода государство ужесточает законодательные ограничения иностранного влияния в российском гражданском обществе. Закон об иноагентах вынудил значительное число некоммерческих и медийных структур принять данный статус, что снизило их авторитет и возможности. В общественном сознании «иноагент» ассоциируется с негативными символическими маркерами [3]. Государство последовательно расширяло сферу действия законодательства, регулирующего деятельность иностранных агентов и организаций: в 2015 году был принят закон «О нежелательных организациях», запрещающий деятельность иностранных и международных структур, которые признаны несущими вызов государственной безопасности России; в 2017 году были внесены поправки в закон «О средствах массовой информации», дающие возможность присваивать статус иноагентов СМИ, получающим зарубежное финансирование. С 2019 по 2022 год расширение нормативно-правовой базы позволило присваивать данный статус блогерам и незарегистрированным общественным группам. В 2022 году вступил в силу всеобъемлющий закон о запрете иностранного влияния. Одновременно с эволюцией закона правоохранительные органы активизировали мониторинг и пресечение деятельности деструктивных организаций гражданского общества. В результате значительное число активных правозащитных и наблюдающих за выборами организаций было ликвидировано или вынуждено самораспуститься; еще больше структур добровольно отказалось от иностранного финансирования. Благодаря двойному институциональному воздействию — правовому регулированию и административному контролю — российские власти подавили институциональные основы прозападных сетей гражданского общества, резко снизив риск «цветной революции». С позиций институциональной методологии современной политической социологии механизм эффективности данной модели госуправления обусловлен высокой структурной корреляцией между вероятностью актов гражданского неповиновения и уровнем институциональной эволюции организаций гражданского общества. Иными словами, институциональное укрепление гражданских структур с точки зрения их доступа к ресурсам, способности к социальной мобилизации и организации коллективных действий усиливает устойчивость политического сопротивления, формируя структурные предпосылки для долговременных политических трансформаций [23]. В российском случае меры институционального контроля четко направлены на подавление именно тех организационных форм гражданского общества, которые способны выполнять функции политической мобилизации и тем самым эффективно нивелируют структурные предпосылки, способные выступить институциональной основой «цветных революций». С 2015 года в России запрещена деятельность ряда зарубежных организаций, таких как Национальный фонд демократии США и фонд Сороса «Открытое общество», которые внесены в реестр нежелательных организаций. Организация «Мемориал» была признана иноагентом, а затем запрещена. Многие основанные еще в 1990-е годы медиа, включая «Новую газету» и радиостанцию «Эхо Москвы», прекратили работу или перенесли ее за пределы страны. После начала специальной военной операции в 2022 году российские власти заблокировали доступ к таким социальным платформам, как «Фейсбук» и «Твиттер», и ограничили работу видеохостинга «Ютьюб», эффективно устранив значительную часть каналов протестной мобилизации в соцсетях. При реализации перечисленных мер государство не запретило все формы организаций гражданского общества, обладающих определенными социальными функциями, а структурно заменило их созданием сети альтернативных, контролируемых общественных организаций. Так, в молодежном образовании, оказании социальных услуг и волонтерстве придавалось приоритетное значение развитию лояльных организаций при ограничении их политизации, что позволило эффективно заполнить пространство оказания госуслуг и сузить организационную основу возможной мобилизации оппозиционных сил. Деполитизированная и институционально регулируемая среда функционирования общественных организаций ограничивает возможности эволюции антиправительственных политических движений, затрудняя мобилизацию ресурсов и организационных каналов даже при наличии социального недовольства. Хотя уличные протесты в России не запрещены, государством осуществляется их строгая административная регламентация посредством процедур согласования проведения мероприятий, включающих строгие ограничения по масштабу и месту проведения. В случае несогласованных протестных акций правоохранительными органами оперативно реализуются предусмотренные законом меры административного воздействия, включающие задержания организаторов и наиболее активных участников, что позволяет эффективно сдерживать потенциальные протестные мобилизации. Иными словами, для предотвращения «цветных революций» власть удерживает порог допустимости социальных протестов на минимальном институциональном уровне, предпочитая применять меры административного контроля высокой интенсивности на самых ранних стадиях протестов, чтобы предотвращать перерастание локальных социальных выступлений в кризис политической стабильности. Наряду с активной эволюцией внутренних институтов и применением мер социального контроля государство реализует комплекс стратегических превентивных действий, направленных на внешнюю геополитическую среду. Так, Россия систематически оказывает политическую поддержку и предоставляет гарантии безопасности режимам традиционных союзников, прежде всего бывших советских республик, а при необходимости проявляет инициативу в стабилизации их политических режимов и осуществлении институциональных трансформаций посредством прямого политического вмешательства либо военной интервенции. С позиций исторического опыта и методологии социологического институционализма «цветные революции», продвигаемые капиталистическим лагерем, характеризуются выраженной стратегической институциональной структурой, реализуемой публичной дипломатией, направленной на глубокую инфильтрацию и структурную трансформацию пространства общественного мнения в государствах-мишенях. Такой механизм способствует постепенному изменению структуры общественного мнения и баланса отношений между внутриполитическими силами, формируя институциональные условия для реализации целей мирной эволюции [8]. Типичные примеры этой стратегической методологии — институциональные меры вмешательства и систематическая политическая поддержка, оказанные Россией правящим режимам в Белоруссии и Казахстане в условиях масштабных протестов. В частности, протесты после президентских выборов в Белоруссии в 2020 году создали угрозу стабильности. Российские власти оперативно заняли четкую позицию, заявив о неприятии любого внешнего вмешательства во внутренние дела Белоруссии и продемонстрировав готовность предоставить белорусскому руководству весь спектр политических и военных гарантий в соответствии с Договором о создании Союзного государства. По данным ряда российских и зарубежных медиа, Россия оперативно направила в Белоруссию консультантов в сфере управления общественным мнением и специалистов по безопасности, а также провела необходимую подготовку к оперативному развертыванию войск. Это оказало сдерживающий эффект на внутреннюю оппозицию и ее внешних союзников, что позволило белорусскому правительству успешно стабилизировать ситуацию. Аналогично после волнений в Казахстане в январе 2022 года Организация Договора о коллективной безопасности (ОДКБ), действующая под руководством России, оперативно отреагировала на официальный запрос правительства Казахстана и в кратчайшие сроки ввела миротворческие силы, которые купировали кризис и способствовали восстановлению конституционного порядка. Эти действия демонстрируют стратегическую решимость и практическую способность российского государства сдерживать «цветные революции» оперативным вмешательством. Более показательный пример дает ситуация на Украине. После «цветной революции» 2014 года российское государство оперативно предприняло комплекс политических и военных действий, нацеленных на минимизацию негативных последствий прихода к власти прозападного политического режима. Несмотря на возникший международный конфликт и последовавшие за ним экономические санкции, российское руководство рассматривало эти меры как необходимые действия оборонительного характера, призванные предотвратить полный геополитический разворот Украины в сторону Запада. С началом СВО в 2022 году одним из ключевых мотивов действий России стало стремление превентивно ограничить институциональные риски, генерируемые украинской «цветной революцией». Политический сдвиг Украины к Западу был воспринят Россией как угроза своей политической стабильности и безопасности, в результате чего было принято решение о превентивной реализации беспрецедентно строгих политических и военных мер. Совокупность описанных шагов отражает высокую чувствительность российского руководства к угрозе «цветных революций» и его решимость осуществлять строгие меры политического регулирования. Вместе с тем данные меры оказали значительное воздействие на широкую международную среду. Так, после начала СВО в тюркоязычных государствах возникла явная структурная диссоциация между официальными внешнеполитическими позициями их правительств и ориентацией общественного мнения, выразившаяся в сосуществовании официального внешнеполитического нейтралитета с пророссийскими или проукраинскими тенденциями в массовом сознании. Это породило структурную напряженность и сложные интерактивные взаимодействия между институциональными позициями и общественными идентичностями указанных государств. Это демонстрирует значительную неоднородность побочных эффектов российской региональной стратегии предотвращения «цветных революций» и ее объективные пределы [9]. * * * Подводя итог, следует отметить, что в России сформирована комплексная институциональная модель управления, направленная на системное сдерживание рисков «цветных революций», интегрирующая политическую, идеологическую и социальную сферы общественной жизни. Она реализуется выстраиванием и укреплением вертикали управления по принципу «сверху вниз», созданием единой системы официальных идеологических нарративов, жесткого институционального регулирования внутренней деятельности общественных организаций, а также посредством упреждающего стратегического вмешательства во внешнюю геополитическую среду для нейтрализации потенциального внешнего деструктивного влияния. Вместе с тем неолиберальная экономическая политика на глобальном уровне не только привела к ущемлению интересов широких слоев трудящихся, но и ослабила национальный суверенитет стран, находящихся на этапе развития, сделав их уязвимыми перед экспансией международного монополистического капитала. Применение описанной управленческой модели показало ее высокую эффективность в ограничении возможностей коллективного политического действия и обеспечении стабильности. С позиции социологического институционализма и теории социальных движений указанный трехкомпонентный механизм государственной безопасности сузил институциональные рамки возможностей оппозиционных сил, встроил интерпретационные схемы социальных движений в официальный дискурс. В результате протестные мобилизации нейтрализуются еще на этапе формирования предпосылок для них. Трехкомпонентная модель институционального сдерживания снижает вероятность реального вызова власти со стороны внутренних и внешних акторов и формирует специфическую модель управления, характеризующуюся стабильностью при высоком уровне административного давления. Следует диалектически признать, что данная модель управления обладает структурными ограничениями. Чрезмерная зависимость от жестких институциональных механизмов сдерживания способна подорвать адаптивные способности и социальную легитимность системы управления, создавая структурный риск снижения институциональной гибкости и общей устойчивости. Литература 1. Бирюков С. В., Чирун С. Н., Андреев А. В., Салмыгина Е. Д. Беларусь: политический кризис 2020 г. Вестник Томского государственного университета. Философия. Социология. Политология. № 4, 2023. комментарии - 0
Мой комментарий
|
Подписка
|
