1
Удивительно, но «философско-методологическая проблема становления научной теории» до сих пор является «трудной и малоизученной», — цитата из обобщающего труда ведущего историка науки и исследователя методологии научного познания академика В.С. Степина, который лично разрабатывал более полувека тему, которая так и осталась «малоизученной» [12. С.357].
На мой взгляд, авторитетные авторы «теории о теориях» (двадцатому веку повезло с философами-методологами: это направление представлено едва ли не самыми часто цитируемыми философами — такими, как К. Поппер, И. Лакатос, Т. Кун, Р. Коэн и др.) более сильны в части понимания ниспровержения теорий, чем в части понимания их становления.
Так, «смена парадигм» по Т. Куну или «исследовательских программ» по И. Лакатосу — это истории научных революций, предпосылки, причины и движущие силы которых вскрываются подробно и ярко, убедительно интерпретируются, но это «10 дней, которые потрясли мир». В описании становления нового теоретического концепта превалируют примеры появления новых фактов, не согласующихся с известными концептами, выдвижения новых гипотез. Методологический дискурс затушевывается фактологией и гипотетикой [7, 9].
В связи с отсутствием методологической мета-теории общенаучные методы становления новых теорий часто представляются авторами-методологами эклектично, выделение методов происходит по разноуровневым логическим основаниям. В качестве примера предлагаю типологию общенаучных методов теоретического познания, приведенную в одном из учебников для аспирантов. Учебник «Философия науки» коллектива авторов под руководством профессора В.П. Кохановского в 2006 г. перечисляет «общенаучные методы» теоретического познания в следующем порядке:
«Формализация — отображение содержательного знания в знаково-символическом виде (формализованном языке)».
«Аксиоматический метод — способ построения научной теории, при котором в ее основу кладутся некоторые исходные положения — аксиомы (постулаты)».
«Гипотетико-дедуктивный метод — метод научного познания, сущность которого заключается в создании системы дедуктивно связанных между собой гипотез, из которых в конечном счете выводятся утверждения об эмпирических фактах».
«Восхождение от абстрактного к конкретному — метод теоретического исследования и изложения, состоящий в движении научной мысли от исходной абстракции («начало» — одностороннее, неполное знание) через последовательные этапы углубления и расширения познания к результату — целостному воспроизведению в теории исследуемого предмета» [6. С.222-225].
Теоремы Геделя обозначили довольно узкие границы метода формализации даже в возможностях «отображения», полная формализация научного знания невозможна в принципе. «Существует точка зрения, — утверждает Ф.В. Лазарев,- согласно которой формальные методы исследования вообще не имеют познавательной ценности вне сферы математики и логики» [8. С.255].
Впрочем, существуют примеры, которые вроде бы позволяют считать формализацию самостоятельным методологическим концептом, когда речь идет о создании научной теории не только в рамках логики или математики. Так, принято считать, будто электродинамика Максвелла появилась в результате того, что Максвелл, записав в дифференциальной форме законы Кулона, Био-Савара и Фарадея, обнаружил нарушение симметрии и добавил новый член. Однако, как показал В.С. Степин, это слишком упрощенный взгляд: новое уравнение было принято вначале лишь в качестве теоретической модели, и только наполнение ее конкретным «физическим содержанием» сделало возможным создание теории электромагнетизма, ставшей основой новой физической картины мира, получившей впоследствии вербальные, образные и графические выражения [12. С.359-383].
«В этом отношении, — пишет В. Степин, — …показательно, что, когда Максвеллу не удавалось выделить в аналоговой модели конструктивного содержания, сразу же приостанавливалось продвижение к математическому аппарату электродинамики» [12. С.371].
С другой стороны, тот же Ф.В. Лазарев подводит под понятие «формализация» «аксиоматический метод» [8. С.234], что расширяет границы формализации, но тут же возникает вопрос об объемах понятий: правомерно ли включение одного в другое. Одновременно возникает сомнение, нет ли здесь путаницы с «методами».
Формализация становится необходимой, когда знание проблематично описать вербально. Например, в современной квантовой физике, когда ученые «чертят» формулы, озвучивание которых способно свести с ума нормального человека, например, формулы, описывающие немыслимую одновременную жизнь-смерть «кота Шредингера» или доказывающие существование двадцати двух параллельных миров. Но в них не больше «невозможного», чем в антиномиях Канта, которые философы обсуждают давненько, создав специальный язык.
Позитивная наука, достигнув границ своего частного метода, испытывает потребность перехода на иной, философский язык. То, с выражением чего испытывают трудности современные физики, вербально выразил Гегель: «Чистое бытие и чистое ничто есть одно и то же. Истина — это не бытие и не ничто, она состоит в том, что бытие не переходит, а перешло в ничто, и ничто не переходит, а перешло в бытие. Но точно так же истина не есть их неразличенность, она состоит в том, что они не одно и то же, что они абсолютно различны, но также нераздельны и неразделимы, и что каждое из них непосредственно исчезает в своей противоположности. Их истина есть, следовательно, это движение непосредственного исчезновения одного в другом; такое движение, в котором они оба различны, но благодаря такому различию, которое столь же непосредственно растворилось» [3. С. 140-141].
На мой взгляд, мыслитель первой половины XIX в. описал здесь в том числе поведение субатомных элементарных частиц, открытых только во второй половине ХХ в. Вот яркое проявление предсказательной миссии философии: Гегель на полтора века опередил формулировки принципа дополнительности Бора, соотношения неопределенностей Гейзенберга, парадокса ЭПР (иначе именуемого «эффект квантовой нелокальности») и судьбу «кота Шредингера», его немыслимое одновременное бытие-небытие.
Данная цитата — из начала «Науки логики», дальше Гегель разворачивает такие миры, по сравнению с которыми физические «миры Эверетта», — просто гениальная догадка в детской игре. «Миры Гегеля», в которых «бытие не переходит, а перешло в ничто, и ничто не переходит, а перешло в бытие» благодаря «такому различию, которое столь же непосредственно растворилось», выглядят гораздо необходимей, полней, парадоксальней, чем эвереттовские. При этом, едва ли не самым употребимым словом гегелевского изложения является das Schain, — «кажимость». Человек, читающий Гегеля, оказывается в странном, но, как ни странно, необходимом мире бытующего ничто и мнимого бытия; испытывает непроходящее дежавю, ощущает себя в окружении зеркал, в котором предметы отражаются, изменяются в отражении, а самих предметов нет, потрогать их нельзя; и сам наблюдатель оказывается отражением, отражателем и отражаемым одновременно. Дочитав до конца, вы понимаете, что ваше присутствие и было гвоздем программы, что без наблюдателя вообще ничего не происходило бы, вообще ничего не было бы, но, в то же время, вы — опять-таки благодаря Гегелю — знаете, что все это — предметный мир — существует и без вас, — и к этому всему, включая изменение «поведения» элементарных частиц в зависимости от присутствия или отсутствия наблюдателя, сейчас подходит квантовая физика. На мой взгляд, некоторые тексты Гегеля представляют собой не что иное, как вербализацию «немыслимых» формул современной квантовой физики.
Формализация сама по себе может дать новую аксиоматику, новую теоретическую модель, но не новую теорию; процесс создания теории заключается именно в восхождении от первичных абстракций к конкретному знанию, представляющему собой «воспроизведение предмета в теории». Постановка формализации и восхождения от абстрактного к конкретному на одну ступень, что подразумевает возможность выбора между первым и вторым, является недопустимым смешением логических оснований деления. Формализация не обязательно подразумевает введение формул как таковых. Формализация в самом общем виде — это «отображение результатов мышления в точных понятиях или утверждениях» [18. С.712]. В этом смысле введенное Пирсом понятие «ретродукция» является формализацией гегелевского суждения о единстве исторического и логического в процессе познания. На мой взгляд, формализацией, а не новым знанием, является знаменитая «деконструкция» Дерриды, а именно формализацией гегелевского понимания развития через противоречия, когда разрушение предыдущего качества одномоментно является созиданием нового.
2
Остаются три метода из общепринятого «методологического набора», добросовестно изложенного в книге Кохановского и др., которая именно поэтому взята «для примера». Они практически неразличимы, потому что кратко изложенная гипотеза, которая становится исходным пунктом дедуктивных суждений, является аксиомой, неким априорным знанием, нуждающимся в подтверждении. При этом метод восхождения от абстрактного к конкретному также «представляет собой», согласно мнению авторов учебника, «движение научной мысли от исходной абстракции». Но гипотеза и аксиома могут быть абстрактными (и неизбежно являются ими, если это априорное исходное суждение); абстракция может быть весьма и весьма гипотетична.
Если с чем и можно согласиться в данной типологии методов теоретического познания, так это с выделением двух методов: гипотетико-дедуктивного и метода восхождения от абстрактного к конкретному (при условии, что первое отнюдь не равнозначно второму и не может стоять на одной ступени с ним).
Гипотетико-дедуктивный процесс, завершением которого «в конечном счете» является достижение «утверждений об эмпирических фактах», является прелиминарным, дотеоретическим, ибо сумма утверждений об эмпирических фактах — это еще не теория, а только лишь интерпретация, в то время как между интерпретацией и теорией существует качественная граница. При различении необходимо исходить из того, что «теоретическое и эмпирическое знание имеют совершенно различные онтологии: мир мысленных, идеальных конструктов («чистых сущностей») в первом случае и мир эмпирических предметов, принципиально наблюдаемых, во втором… Не имея собственной онтологии, интерпретативное знание является лишь инструментальным посредником между теорией и эмпирией» [8. С.145,149].
Таким способом может быть выведен аксиоматический фрейм, костяк будущей теории, как это имело место быть у Евклида, Маркса, Дарвина. Метод, названный «аксиоматическим», на самом деле не самостоятельный метод, а момент, присутствующий в обоих уровнях логического познания, как дотеоретического, так и теоретического. На предваряющем этапе научного дознавания первичные априори предстают в виде неких «прикидочных» моделей, зачастую основанных на одном каком-то факте, вокруг которого формулируется модельная же гипотеза. Например, на основе единичного факта внешней похожести человека и обезьяны задолго до появления генетических методов подтверждения родства видов появилась модельная аксиома об их близком родстве, аксиома аналогии, на основе которой, в свою очередь, была сформулирована модельная гипотеза происхождения человека от обезьяны, гипотеза генеалогии; уже на этом этапе прослеживается нарушение логики, согласно которой аналогия отнюдь не означает генеалогию; была совершена логическая ошибка, родственная той, которую совершают современные маргинальные «лингвисты», которые на основе сходства русских и английских слов постулируют происхождение английского языка от русского. До них та же ошибка была совершена М. Фасмером в его «Этимологическом словаре русского языка», где аналогия русских и иностранных слов бездоказательно переводится в генеалогию не в пользу русского слова. Это делается настолько систематически, что в итоге русский язык начинает выглядеть, как «нахватанный», не имеющий собственной базы в праиндоевропейском, как эклектичный эпифеномен иностранных языков, преимущественно германских [15,16].
Применительно к человеку можно найти другие аналогии; так, по строению внутренних органов его организм более всего похож на организм свиньи. В XIX в. данный курьезный факт не был известен ученым, но, если б был известен, палеоантропология могла бы обрести другой предмет. Могла появиться гипотеза, исходящая не из внешней, а из внутренней похожести, человек мог быть объявлен потомком свиньи, что полностью соответствовало бы принятой научной методологии. Если не идешь от человека, то в качестве начала дедукции можно принять любую гипотезу.
Разные авторы предлагают нам великое множество «методов научного познания», достаточно произвольно группируя их в «кластеры» как «методы эмпирического познания» и «методы создания научных теорий». Здесь и индукция, и гипотетика, и аксиоматика, и дедукция, и редукция, и формализация, и рефлексия, и интуиция, и моделирование, и идеализация, и экстраполяция, и фальсификация, и элиминация… Как говорится, нет пределов для совершенствования, только теории о том, как строится научная теория, до сих пор, увы, нет. Методы, перечисленные в данном абзаце, — некие универсалии, методологические «примитивы», присутствующие всегда и везде, на всех уровнях познания, от эмпирического до теоретического.
Иначе не может быть, ибо процесс представления — это экстраполяция, рефлексия, индукция, интуиция и пр.; процесс понятия — это все перечисленное плюс формализация, дедукция, идеализация, редукция и пр.; процесс суждения — это все перечисленное плюс аксиоматика (любое суждение мы можем принять в качестве аксиомы); процесс умозаключения — это все то же плюс гипотетика, верификация, фальсификация; процесс интерпретации — все то же плюс моделирование. Возникает вопрос: так в чем же заключается специфика этапа строительства научной теории, настолько отличающая данный этап, что речь идет о новой онтологии, имея в виду максиму, ставшую «методологическим трюизмом»: у эмпирии и у теории разные онтологии? Сколько бы мы не «перетасовывали» универсальные методы познания, мы не найдем ответа на данный вопрос, потому что он не содержится в методологических примитивах. Предполагаю, что логичны следующие требования к этому процессу:
строительство научной теории не может начаться без фундамента из одной или нескольких связанных друг с другом аксиом, полученных универсальными методами познания на этапе научного дознавания, который можно назвать «эмпирико-интерпретационный» или «феноменологический» этап (разумеется, не в специфическом гуссерлевском смысле, а в гегелевском, который свою феноменологию духа понимал как дознавание, необходимое для выведения аксиом для онтологии Абсолютного духа);
строгая научная теория развивается как восхождение от абстрактного к конкретному и обретает завершенную форму, возвращаясь к началу с целью его — начала — обоснования; первичная аксиома доказывается самой теорией; в свою очередь, это «замыкание», если оно происходит, является доказательством истинности теории. Т.о., теория порождает свою онтологию, которая коренным образом отличается от онтологии эмпирического.
В 1788 г. Дж. Хаттон выдвинул т.н. «принцип актуализма», который гласит: «настоящее есть ключ к прошлому». Данный принцип развил основоположник геологии Чарльз Лайэль как презумпцию научного поиска [19]. Он прост, как разматывание клубка мисс Марпл, и заставляет вспомнить, что геология — это наука историческая, и не только она. Вы хотите понять, как происходил какой-либо процесс, но не знаете, с чего он начался и как развивался. Что делать? Ответ: надо взяться за конец ниточки, не фантазируя насчет ее начала. Конец выводит к началу, а не наоборот. Геология развивалась «по Лайэлю», а вот антропологи XIX в. начали не с конца, а с того, что они посчитали началом, — и своими потугами затянули клубок в хаотическое сплетение, которое сами уже не могут размотать. Они начали с обезьяны, тогда как надо было начинать с человека.
В теории эволюции принцип актуализма означает: надо выделить самую развитую форму и идти от нее вглубь времени. Иной путь ненаучен, это пустые фантазии. Например, вы нашли кости ископаемого существа размером с собаку, у которого были огромные, загнутые, как у ленивца когти. Вы можете долго фантазировать, кто из современных животных является потомком этого существа. Но вряд ли вы додумаетесь до того, что перед вами предок коня. Но именно таким он и был. А если вы начнете свой путь от современной лошади, то восстановите процесс. Палеонтологи восстановили. У современных лошадей под копытами нашлись пальцевые отростки. Потом нашли переходную форму, которая мельче, а отростки длиннее, копыт нет. Потом — еще более мелкую, с когтями — и так далее вглубь времен.
Наука есть разматывание клубка, поэтому ошибается тот, кто пытается ухватить за придуманное им самим гипотетическое начало. Клубок разматывается с конца.
В старом, но до сих пор продолжающемся теоретизировании по поводу сапиентации, мы наблюдаем противоположный процесс, векторно перевернутый. Палеоантропологи, идя от обезьяны к человеку, а не наоборот, породили некий «идеальный конструкт», некое «первозданное» существо, полуобезьяну-получеловека, назвали его «недостающим звеном» и ищут по всему свету этого «Х-питека». Ищут «будущее в прошедшем», произвольно определяя последнее в качестве начала, бездоказательно утверждая, что это именно «тот питек», который к тому же у каждого распиаренного «ученого» свой собственный. Это не наука о прошлом, это вывернутая наизнанку футурология с примесью фантастики. С точки зрения методологии это религиозное мышление, прикрытое наукообразной фразой.
Религия всегда начинает с начала. «В начале было Слово», — и далее следует цепь непроверяемых утверждений. В них можно верить, но проверить нельзя.
Наука начинает с конца, с актуального и идет вглубь времен, разматывая клубок.
Все настоящие науки начинались с конца. Физика началась с того, что Архимед опустил тщательно измеренный брусок металла в чашку с водой, а потом скрупулезно измерил объем вытесненной жидкости. Так появился первый физический закон — закон Архимеда. От этого тщательно измеренного твердого тела физика дошла до величин, которые в принципе неизмеримы. Но ведь сразу после Большого взрыва никаких твердых тел не существовало. Все тяжелые элементы таблицы Менделеева являются результатом термоядерного синтеза, т.е. золой перегоревших звезд. Физика шла к истокам материи, начав с конца в буквальном смысле: с космической золы. С нее же начала и химия и дошла до открытия органических молекул, т.е. до истоков живого, которое в космической золе никак не присутствует.
Маркс, подобно большинству ученых, думал, что человек произошел от обезьяны и говорил: «анатомия человека — ключ к анатомии обезьяны». Это путь от конца к началу, а не наоборот. Свою теорию общественно-экономических формаций он основал на политэкономии, возникшем до него учении о товарно-денежном обращении. При этом Маркс начал с анализа высшей формы товарного обращения — капитализма. Выделил в его «организме» главные специфические черты. Они стали исходными абстракциями.
«Введение к «Критике политической экономии» убеждает, что уже в 1875 г. Маркс, после десятилетий напряженных исканий, четко сформулировал, с чего следует начинать глобальную эволюционную политэкономическую теорию, которая по-новому высветит также и капитализм. Он обратил внимание на традицию, идущую от А. Смита, подчеркнул абстрактный характер «труда вообще», заметил, что практически истинной эта абстракция становится лишь в условиях «развитой совокупности действительных видов труда». «Таким образом, наиболее всеобщие абстракции, — пишет Маркс, — возникают вообще только в условиях наиболее богатого конкретного развития…» [10, С.41]. Именно поэтому в контексте капиталистического обращения товар становится эвристическим «сим-симом», своеобразным «откройся». Маркс начал объяснять капиталистическое товарное обращение, сравнивая с тем, что было раньше. Объяснил, создав параллельно теорию развития общественно-экономических формаций. Он восстановил всю цепочку вплоть до первобытнообщинного строя. Теория наполнилась содержанием, стала конкретной до мелочей. А начиналось все с выделения абстракций на базе самой развитой, актуально сущей эволюционной формы. Ход был с конца.
Очень показательна и в то же время неоднозначна история создания теории эволюции видов Дарвина. Начнем с того, что, задумавшись над тем, что же, собственно говоря, открыл великий (без иронии) Дарвин, мы с удивлением обнаружим, что он «ничего не открыл», — факт, который широко используется его маргинальными критиками. Идея о видовых признаках как средстве адаптации была высказана еще Аристотелем [1. С.97-98]. Далее она была обоснована Ж. Ламарком, причем подробно, с убедительными примерами, которые приводятся до сих пор (например, объяснение длины шеи жирафа необходимостью дотянуться до верхних веток). Между тем данный вид отбора, адаптация, — и только он один — считается «дарвиновским», все остальные были открыты после него (популяционные волны, дрейф генов, неотения, изоляция и пр.). Что касается идеи эволюции, то здесь у Дарвина легион предшественников, которых он сам, будучи добросовестным ученым, благодарно перечисляет во «Введении» к своей главной книге «Происхождение видов путем естественного отбора…». В его перечне более двадцати имен, частью полузабытых нашими современниками (Бюффон, Ламарк), частью почти забытых (например, Жоффруа де Сент-Илер), а большинство имен вообще не звучат. Не принадлежит Дарвину также идея естественного отбора как движущей силы эволюции: первым ее высказал У.Ч.Уэллз в 1813 г., у которого, в свою очередь, были додарвиновские последователи. Конкуренция, которую подразумевает отбор, — тоже недарвиновская идея, о чем прямо пишет сам Дарвин: «Старший Декандель и Лайелль обстоятельно и философски доказали, что все органические существа подвергаются суровой конкуренции» [4. С.66].
Может быть, Дарвин дал определение понятию «вид», без чего его рассуждения «о происхождении видов» могут считаться беспредметными? Нет, Дарвин не сформулировал понятие о виде и даже не предпринял такой попытки (думаю, что Кант, не определив основное понятие, даже не стал бы писать книгу с таким названием, как у Дарвина). Понятие «биологический вид» до сих пор не имеет общепринятого определения, будучи при этом одним из самых употребимых. Читая современные исследования, посвященные наследию Ч. Дарвина, испытываешь странное чувство: биологи-эволюционисты так часто употребляют выражения типа «Дарвин не понял…», «Дарвин ошибался…», «Дарвин переоценил…», «Дарвин недооценил…», что остается впечатление, будто эти работы, — вполне политкорректные по отношению к Основоположнику, — являются критикой Дарвина, а не его апологетикой. Статья А. Тахтаджяна «Дарвин и современная теория эволюции», помещенная в последнее академическое издание главной книги Дарвина, настолько превосходная, что ее тянет заучить наизусть, — самый яркий, на мой взгляд, пример научной катафагистики: больше говорится о том, чего у Дарвина нет, чем о том, что есть [13].
«…Ч.Дарвин не был первооткрывателем естественного отбора как явления природы, — пишет А.С. Северцов. — Он независимо от предшественников открыл это явление, но предшественники были: Э. Блите и П. Мэттью до Дарвина, А. Уоллес одновременно с ним пришли к мысли о переживании более приспособленных организмов. Не был Ч. Дарвин и первым биологом, высказавшим представление о всеобщности эволюции. Эта честь принадлежит Ж.Б. Ламарку. Но Ч. Дарвин был первым биологом, доказавшим эволюцию, т.е. вскрывшим ее реально существующее в природе движение, силы (факторы), причем единственно правильным способом: на примере искусственного отбора, гигантского эксперимента, поставленного человеком в процессе введения в культуру и дальнейшее преобразование пород домашних животных и сортов возделываемых растений» [11. С.7].
Таким образом, заслуга Дарвина заключается в создании теорию, что означает: он сумел совершить историко-логический познавательный процесс, и это сделало его, а не его предшественников, Основоположником великого учения. Он сумел найти «ариаднину нить», а именно «гигантский эксперимент», искусственный отбор. В этой системе отбор происходит ускоренно, и также ускоренно формируются новые признаки, следовательно, это наиболее развитая форма отбора, осуществляемая к тому же в достаточно рафинированных условиях, что делает весь процесс доказательным, — прекрасная база для абстрагирования первичных универсалий. Выделив в первой главе, названной «Вариации при доместикации», первичные аксиомы, среди которых главной является вывод о «кумулирующем действии отбора», Дарвин во второй главе, «Вариации в природе», «возвратился» к природе, чтобы на остове абстрактных аксиом, мысленно вычлененных на первом этапе, нарастить (восстановить) новую плоть; теоретизирование на данном этапе представляет собой у Дарвина конкретизацию аксиом, а в итоге человечество получило стройное и красивое теоретико-конкретное знание и оценило его по заслугам как абсолютно новое, революционное учение об эволюции, невзирая на то, что абстрактные высказывания обо всем, что «открыл» Дарвин имели место быть задолго до него. Я.М. Галл писал, что «теория естественного отбора очень сходна с главной доктриной рыночной экономики. На философском языке это означает, что две теории являются изоморфными, т.е. структурно сходными, хотя предметы исследования у них разные» [2. С.468]. Я.Галл утверждал это, основываясь на изоморфизме теорий А. Смита и Ч. Дарвина, но в еще большей степени мы наблюдаем методологический изоморфизм эволюционных теорий Ч. Дарвина и К. Маркса.
Интересно, что теория происхождения видов Дарвина и его же теория происхождения человека не изоморфны отнюдь. Первое, что обращает на себя внимание при чтении книги Ч. Дарвина «Происхождение человека и половой отбор», — это почти полное отсутствие связей с его же книгой «Происхождение видов путем естественного отбора». Когда контакт «случается», тексты соприкасаются друг с другом, скорее отталкиваясь, нежели сливаясь. Если сравнивать теорию эволюции с некой постройкой, то Дарвин заложил прочный фундамент и частично возвел стены, которые продолжали достраивать другие выделением новых факторов отбора. Возможно, в дарвиновское время браться за конструирование крыши, каковой является теория эволюции человека как «венца творения», было рановато, учитывая, что опор в виде современной теории эволюции с ее разработанной системой каузальных и кондициональных факторов отбора не было. Например, не было понятия о таких важных факторах, как дрейф генов или неотения, которые в человеческой эволюции, как представляется, сыграли решающую роль. Почти не было археологических находок, за исключением гейдельбергского человека, который ныне выведен за скобки эволюции человека. Генетика вообще отсутствовала, не считая опытов Менделя, которые Дарвин считал опровержением своей теории происхождения видов. Такое навершие рисковало «повиснуть в воздухе», что и случилось.
Ч. Дарвин столкнулся с тем, что его собственной теорией естественного адаптивного отбора эволюцию человека объяснить невозможно. Анатомия и физиология человека указывают на неадаптивные факторы формирования многих признаков, а иногда даже на антиадаптивные факторы. Например: «Никто не будет думать, что отсутствие волос на коже приносило прямую пользу человеку; поэтому волоса не могли исчезнуть на его теле путем естественного отбора. Мы также не имеем никаких оснований думать, как показано в одной из прежних глав, что это могло произойти вследствие прямого влияния климата, или видеть в этом результат соотносительного развития» [5. С.350].
При этом Ч. Дарвин даже не задевает самые проблемные вопросы антропогенеза, например, «проклятую» современными палеоантропологами проблему перехода к прямохождению, ограничиваясь чрезвычайно узким кругом: «отсутствие волос на теле и развитие их на лице и голове», цвет кожи, умственное и физическое преимущество мужчин над женщинами (sic!), более светлый цвет бороды в сравнении с волосами скальпа, «большой объем мозга у человека сравнительно с низшими животными», — пожалуй, и все. При этом Ч. Дарвин неустанно педалирует тему половых различий, потому что для обоснования происхождения человека он избрал не естественный адаптивный отбор, которым объясняется происхождение всех других видов, а половой отбор. При этом Ч. Дарвин был уверен в том, что «человек… произошел несомненно от какого-то обезьяноподобного предка» [5. С.338]. Здесь явно прослеживается отход от методологической парадигмы, на которой зиждется его главная книга: это ход не с конца, не от наиболее развитой формы, а от начала, от «обезьяньего» примитива к «венцу творения» без выделения фрейма аксиом на базе самой развитой формы.
Допустим, в случае с человеком природа отошла от привычных механизмов, но почему? Возникает призрак Чуда, от которого недалеко до Промысла Божьего, ибо объяснить это самоотрицание природы иначе не представляется возможным. Не случайно после книги о происхождении человека Дарвин стал человеком религиозным.
3
По сути дела, под разноназываемыми методами создания научной теории в разных методологических рефлексиях фигурирует один, часто представляемый слишком упрощенно, а именно метод восхождения от абстрактного к конкретному, основанный при принципе актуализма. При этом, как ни странно, он же оказался дискриминируемым: начиная с 90-х годов зачастую не упоминается даже в рамках специализированного курса «История и философия науки». В качестве примера можно привести учебник для аспирантов МГУ «Философия науки» под редакцией С.А. Лебедева [17], в котором на 740 страницах я не смог обнаружить выражения «восхождение от абстрактного к конкретному», а в разделе, где описывается история становления научной методологии, начиная с античности, раздел «Классическая наука» заканчивается Галилеем как «отцом» гипотетико-дедуктивного метода, после чего авторы сразу же переходят к психоанализу, феноменологии, прагматизму (весьма эклектичный ряд) и т.д., как будто вообще не существовало в истории той поистине «классической» методологии создания научной теории, которая столь зримо воплощена Лайэлем, Марксом, Дарвином.
Название «принцип актуализма» отражает первую половину процесса создания теории: выделение опорных аксиом на базе актуальной формы. Марксово название этого метода — «восхождение от абстрактного к конкретному» — отражает вторую половину того пути, который должен пройти ученый: путь от выделенных абстракций к конкретному знанию о предмете. Но ведь эти опорные позиции тоже надо найти и сформулировать. Это чисто терминологический вопрос, поскольку и Лайэль, и Маркс применяли метод во всей полноте, по сути дела, осуществляя историко-логическую ретроспекцию.
Таким образом, процесс создания научной эволюционной теории, который я называю историко-логическая ретроспекция, включает в себя:
Определение «предельной» эволюционной формы объекта, сущей на момент исследования.
Создание модели на базе аксиом, выделенных анализом предельной формы «в-себе», вне эволюционной изменчивости. Модель невозможно выстроить из изменяющегося, следует брать данности, сущие в самом развитом виде, в предельной форме, — эссенции.
Подключение исторической процессуальности. Субстантивы пересматриваются как транзитивы в ходе ретроспекции. Восстанавливается ход эволюции, при этом появление наиболее развитой формы, о которой вначале было только абстрактное представление, получает конкретное воплощение, конец совпадает с началом.
Каким образом формулируются исходные абстракции? Допустим, наш предмет — происхождение человека. Если мы хотим создать теорию антропогенеза, исследование должно начинаться не с обезьян, свиней, медведей и т.д., а с современного человека. Надо найти в организме человека такие особенности, которых больше нет ни у кого. Это и будут исходные позиции, абстрактные «аксиомы телесности», ибо выделены из системы (абстрагирование и есть выделение). Эти анатомо-физиологические эксклюзивы суть твердые точки, на которые можно опереться, реконструируя исходный ландшафт, где мог появиться наш биологический вид, и облик «первозданного». В настоящее время их выделено мной более сорока [14. С.197-199].
В заключение: на мой взгляд, неэволюционных теорий не бывает вообще. После Пригожина эволюционные представления пришли даже в физику, хотя мышление большинства узких специалистов по физике все еще остается неэволюционным, начиная с мышления о микроуровне и кончая космологическим мышлением, несмотря на утвердившиеся представления об изменчивости частиц и целую науку о Большом взрыве, что должно, казалось бы, подразумевать эволюцию Вселенной. Правда, в последнее время методология «элементаризма», в рамках которой материальность мира описывалась через характеристики составляющих его элементов, и считалось, что этого достаточно, начинает выглядеть «недостаточной», в связи с чем появился холистический или, как его иногда называют «организмический» подход (Д.Бом, Дж.Чу, Х.Стапп и др.), в котором «постулируется существование некоторого скрытого порядка, внутренне присущего сети космических взаимоотношений» [12. С.400].
Литература
- Аристотель. Собр.Соч., т.3. М., 1981.
- Галл Я.М. Смена эволюционных концепций в творчестве Дарвина // Дарвин Ч., «Происхождение видов…». СПб.: Наука, 2001.
- Гегель Г.В.Ф. Наука логики, т.1. М.: Мысль, 1970.
- Дарвин Ч. Происхождение видов путем естественного отбора или сохранение благоприятных рас в борьбе за жизнь. СПб: Наука, 2001.
- Дарвин Ч. Происхождение человека и половой отбор, т.2. М.: Терра, 2009.
- Кохановский В.П., Лешкевич Т.Г. и др. Философия науки. Учебник для аспирантов. Ростов-на-Дону: Феникс, 2006.
- Кун Т. Структура научных революций. М., 1975.
- Лазарев Ф.В. Методы научного познания // Философия науки. М.: Академический проект, 2004.
- Лакатос И. История науки и ее реконструкции // Структура и развитие науки. М., 1978.
- Маркс К. Экономические рукописи 1857-1859 гг. // К.Маркс, Ф.Энгельс, Сочинения, 2 изд., т.46, ч.1. М., 1968.
- Северцов А.С. Введение в теорию эволюции. М.: МГУ, 1981.
- Степин В.С. Теоретическое знание. М.: Прогресс-Традиция, 2000.
- Тахтаджян А. Дарвин и современная теория эволюции // Дарвин Ч. «Происхождение видов…». СПб.: Наука, 2001.
- Тен В.В. Археология человека. Происхождение тела, разума, языка. СПб.: Атомпроф, 2011.
- Тен В.В. Историко-этимологический словарь русского языка, тт. 1-6. СПб.: МЕРА, 2020-2024.
- Тен В.В. Молчать нельзя критиковать. «Сибирские огни» № 3, 2024.
- Философия науки. М.: Академический проект, 2004.
- Философский энциклопедический словарь. М.: Советская энциклопедия, 1989.
- Lyell C.. Principles of geology, being an attempt to explain the former changes of the Earth's surface, by reference to causes now in operation. Vol. 1. London: John Murray, 1830.
Ранний опыт государственного строительства большевиков и Конституция РСФСР 1918 года
7
